Нестор Махно

Мужская злоба коробила Тину. Она близко увидела перестрелки, убийства, страдания женщин и детей, и ей казалось, что люди сошли с ума. Нестор между тем говорил, что сейчас им не страшен даже полк австрияков. Но на юге Украины расквартирован целый экспедиционный корпус, тысячи штыков и сабель. Вымести их сможет лишь грозное восстание. А землеробы дрожат, выжидают. Чтобы их расшевелить, велено было собирать оружие, деньги. Узнав новость, повстанцы запротестовали:

— Та як же цэ так?

— Будем миротворцами?

— Поп Иван закрутил вам голову, Батько! — громче всех кричал парень с вытаращенными голубыми глазами. Тине он не нравился.

— Я не глухой, — обратился к нему Махно. — А ты кто такой?

— Лазаренко из-за Днипра. В отряде Ермократьева бедовал. Те умотали, а я остался. Забыли?

Нестор не мог всех знать, но виду не подал:

— Отличаю тебя, ветеран. Успокойся. Никакие мы не миротворцы. Чтобы проснуться, люди ждут справедливую силу. Ее же нет, сынки, без оружия, конной тяги. Завтра вспыхнет восстание. Дай винтовку, скажут, дай пулемет. Где взять? Чем платить? А вдовам, сиротам кто поможет? Вы против?

— Нет, нет! — шумели повстанцы.

— Словом, гроши, оружие и кони нужны позарез. Согласен, Лазаренко из-за Днепра? Брать будем так: у кого четыре-пять лошадей, то одну-две безвозмездно. Правильно?

— Согласны.

— У кого от двух до четырех — даем взамен усталых. Дальше. Никаких самосудов. Спрашиваем у населения. Сход подтвердит, что это враг, тогда к стенке.

Тина отпечатала на машинке первый приказ:

От октября месяца 1918 года ввести в порядок действия правило, согласно которому каждый отряд, занимая тот или другой хутор, немецкую колонию или помещичье имение, должен в первую очередь созвать всех хозяев и, выяснив состояние их богатств, наложить на них денежную контрибуцию и объявить сбор оружия и патронов к нему. При этом за каждую винтовку с 50-тью патронами возвращать три тысячи рублей из общей контрибуционной суммы. Если при обысках оружие не будет обнаружено, оставлять хозяев этих в покое, неприкосновенными. В противном же случае расстреливать…

После этого они отправились в первый рейд, набрали снаряжения, рублей и марок и возвратились в село, которое приглянулось им сразу. Его разделял холм, а по меркам степняков — горка. С одной ее стороны ютилась Малая Темировка, с другой — Старая. В ней-то и обосновались. В случае чего, решили, всегда можно улизнуть. А беречь уже было что — целый обоз.

Летом в этом селе австрийцы расстреляли семь человек. Потому повстанцев принимали как дорогих гостей. Здесь, казалось, можно наконец помыться и по-людски поспать в чистой постели.

Тина, так и не привыкшая к походной жизни, забралась под грубый шерстяной лижнык, поежилась. Бр-р. Куда летишь? Как только она влезла на подводу в Дибривках, смущаясь и мечтая о приключениях, о которых читала в исторических романах, — словно вихрь подхватил ее и понес в пыли, крови, в слезах по глухим степным проселкам. Она увидела десятки хуторов, имений, колоний. Всюду стреляли, ругались, и этот кошмар называется революцией?! Ее утешали, жалели как дочку.

Между тем Тина стала замечать: рядом живут украинцы, немцы и русские, но какая же разница! Тут колючее одеяло, низкие потолки, доливка, соломенная крыша. В немецком же доме, обязательно каменном, деревянные полы, высокие кровати с хрустящими простынями и нежными подушками. Но особенно бросались в глаза в колониях громадные тупорылые чистенькие свиньи. Почему так? Русские, конечно, самые простодушные и подельчивые, но свиньи у них, Господи, помилуй, лучше бы и не глядеть: тощие, грязные, остроносые и на длинных ногах, как борзые собаки в имении Гизо. «Впрочем, — думала Тина, — зачем все это мне: лижныки, свиньи, повстанцы?»