Нестор Летописец

Кроме того, напомним: печерский инок Поликарп в рассказе о затворнике Никите, называя нашего героя «Нестер, иже тъй написа Лѣтописец»[391], упоминает его уже как почитаемого инока в одном ряду с прославившимися в 1070–1080-х годах монахами: игуменом Никоном, его преемником Иоанном, будущим ростовским епископом Иоанном и другими. Описанное событие — выведение Никиты из пещеры — относится ко времени до кончины Никона, то есть произошло не позже марта 1088 года. Из чего следует: Нестор до 1080-х годов провел в Печерской обители уже немало лет и приобрел известность, значит, родился он не позже середины века. Так что биография Нестора Летописца не подходит под хронологию М. И. Жиха, историограф и автор Жития Феодосия Печерского — одно лицо.

Что касается счета по индиктам, то он используется в «Повести временных лет» очень редко, причем не вполне понятно, когда и почему книжник к нему прибегает. Установить автора по его применению затруднительно. В какой степени предпочтение мартовского или ультрамартовского стиля при датировке событий может быть «фирменным знаком» того или иного летописца, не совсем ясно.

Другим камнем преткновения для признания Нестора автором «Повести временных лет» являются противоречия между сообщениями летописи и сведениями, содержащимися в точно принадлежащих Нестору житиях. (Об этих противоречиях уже упоминалось в предыдущих главах.) Самое разительное из них — это, конечно, запись в «Повести…» под 1051 годом, где книжник сообщает, что пришел в обитель при Феодосии (а не при его преемнике Стефане, как «наш» Нестор). Противоречие решалось по-разному. Еще в 1836 году В. М. Перевощиков признал предание о Несторе-летописце недостоверным[392]. Тринадцать лет спустя другой исследователь, П. С. Казанский, на основании этих противоречий сделал вывод: «Летопись, известная под именем Нестора, не может быть приписана Нестору, писавшему житие Феодосия Печерского». Он заметил: «Мы ничего не проигрываем, различая летописца от составителя житий; даже выигрываем, имея другого отличного писателя». Пишущими о Несторе — авторе «Повести временных лет» движет «не столько внутреннее убеждение, сколько выгода приписать составление летописи известному лицу заставляет настаивать на этом положении»[393]. Пройдет время — и этих ученых поддержит историк Е. Е. Голубинский[394], признавший, что монах Поликарп приписал «Повесть временных лет» Нестору без должных оснований, неосмотрительно доверившись монастырскому преданию. А филолог П. С. Билярский добавил, что по языку «Повесть временных лет» совсем непохожа на Несторово «Чтение…»[395]. Тогда же, еще в XIX столетии, родилась догадка о двух разных Несторах — летописце и авторе житий[396]. Позже, уже в прошлом веке, ей отдал дань известный исследователь древнерусской словесности Н. К. Гудзий[397]. Если это и так, что, как уже было сказано, маловероятно чисто статистически (два монаха-книжника, два тезки в одной обители в одно и то же время…), никаких сведений о Несторе номер два у нас нет.

Одним из решений этого казуса было признание, что Нестор составил не «Повесть временных лет», а какую-то другую летопись — видимо, намного подробнее, чем «Повесть временных лет», повествовавшую о событиях в Печерском монастыре. Это предположение было высказано еще в середине позапрошлого века П. С. Казанским[398]. Примерно полвека спустя эта мысль была развита в ранних исследованиях А. А. Шахматова. (О них уже упоминалось в одной из предыдущих глав.) Отрицать, что в Печерском монастыре велись какие-то краткие записи, позаимствованные составителем или составителями «Повести временных лет», едва ли возможно[399]. Однако, как уже было сказано раньше, печерский монах Поликарп ссылается на летопись Нестора только как на источник сказаний о четырех печерских иноках, а эти истории приведены в «Повести временных лет» под 1074 годом. Поликарп в письме печерскому игумену Акиндину поведал еще о нескольких печерских монахах — современниках Нестора. Истории жуткие: Григория Затворника, укорившего дружинников князя Ростислава за насмешки и предсказавшего их господину смерть в реке, Ростислав утопил, а вскоре утонул и сам в реке Стугне, спасаясь от половцев. (Его смерть вспоминает и автор «Слова о полку Игореве», но там это достойная жалости гибель юноши, а не заслуженное возмездие.) Сын киевского князя Святополка Мстислав, которому дьявол поведал о будто бы хранившихся в одной из монастырских пещер сокровищах, убил, пытаясь до них добраться, монахов Василия и Феодора: одного пронзил стрелой, а другого запытал. Умер он от той же стрелы во время междоусобицы. Сам Святополк, обуянный алчностью, спекулировал солью и отнял ее запасы у печерянина Прохора Лебедника, бесплатно раздававшего их людям. (Согласно сказанию, Прохор превращал в соль золу.) Эти пространные сказания едва ли изначально входили в какой-то летописный текст[400].