Нестор Летописец

Эти строки пропитаны особенной любовью к воплотившемуся Господу, мистическим переживанием Тела Христова, которое под видом хлеба, по церковному учению, верующие вкушают на литургии. По словам историка древнерусской культуры Г. П. Федотова, «это „убожение“ Феодосия питается живым созерцанием уничижения Христова, Его рабьего зрака, Его страдающего тела. ‹…› Выбрав себе убогую профессию просвирника, он оправдывает ее перед матерью не любовью к храмовому служению, а ‹…› любовью к телу Христову. С необычайной остротой выражает он это религиозное отношение: „лепо есть мне радоватися, яко содельника мя сподоби Господь плоти Своея“. Эти черты совершенно самобытные, свидетельствующие об особой интуиции: для этих частей повествования у Нестора нет никаких греческих параллелей»[281].

Преподобный Феодосий в изображении Нестора воплощает слова апостола Павла: «Бывайте убо подобни Богу, яко чада възлюблена, и ходите въ любви, яко же и Христос възлюби нас и предасть себе за ны приношение и жрътву Богу»[282] (Послание к ефесянам, глава 5, стихи 1–2){64}.

Как и в «Чтении…», Нестор в Житии Феодосия Печерского трактует историю Руси как арену борьбы Бога и дьявола: Бог предначертал Феодосию стать одним из основателей русского монашества, а сатана пытается этому воспрепятствовать, избирая своим орудием мать святого, уязвленную уроном, который наносит чести рода сын, и обуреваемую эгоистической любовью к нему. Еще повествуя о крещении младенца, автор Жития замечает, что священник «сьрьдьчьныма очима прозьря ‹…› яко хощеть измлада Богу датися, Феодосиемь того нарицаеть»[283]. Строение фразы таково, что получается, будто новорожденный сам хочет вручить себя Господу, таким образом оправдывая значение нарекаемого имени[284]. Во вступлении к своему произведению книжник писал: «Пусть же и будущие черноризцы, взяв писание мое и прочитав его, также узнают о доблести этого мужа, восхвалят Бога и, угодника его прославляя, укрепляют души свои для новых подвигов; ведь именно в нашей земле такой муж явился и угодник Божий. Об этом и сам Господь возвещал ‹…›: „Многие из последних да станут первыми“{65}, ибо сей Феодосий в наши дни превзошел древних праведников, в жизни своей последуя тому, кто положил начало монашескому бытию — говорю я о великом Антонии. И вот что дивно: ведь как пишется в книгах святых отцов: „Ничтожен будет последний род“; а сего Христос и в последнем роде сделал своим сподвижником и пастырем иноков, ибо с юных лет отличался он безупречной жизнью, добрыми делами, но особенно — верою и разумом»[285]. Мотив благоволения Бога к Русской земле значим для Нестора, который, по выражению филолога И. П. Еремина, исполнял «гордо-патриотическую» задачу: «показать, что и у нас на Руси („в стране сей“) были святые угодники божьи, прославленные своей жизнью и подвигами („таков мужь явися“)»[286].

В Житии Феодосия Печерского Нестор подхватывает присутствовавший еще в «Чтении о Борисе и Глебе» мотив призвания Руси к христианскому служению в «последние времена», за пять веков до ожидаемого наступления конца света, который, как обычно считали, должен был произойти в 1492 году, через семь тысяч лет после сотворения мира. Русь — одна из тех «работниц», которых Бог призвал в «одиннадцатый час». Она услышала слово Христово. Когда оно будет проповедано всем народам Земли, история прекратит течение свое: времени больше не будет. «Последние времена» как бы замыкают мировую христианскую историю: у ее истоков египтянин Антоний Великий, один из создателей монашества, у ее ожидавшегося во времена Нестора конца русский Феодосий Печерский, один из основателей монашества в своей стране.

Любовь к «большой» родине соединена в Житии с глубокой привязанностью и почтительным чувством автора к малой духовной родине — к Печерской обители, странноприимному дому и пристанищу для ищущих Царства Небесного.

В Житии Феодосия Печерского была выражена вновь со всей определенностью приверженность принципу старшинства как основе, на которой должны строиться отношения между князьями, — позиция, раньше представленная в «Чтении о Борисе и Глебе». Нестор рассказывает, как Феодосий в своем послании обличает князя Святослава за самовольный захват киевского трона, принадлежавшего по праву старшему брату Изяславу, причем преподобный уподобляет дерзкого узурпатора первому убийце на Земле Каину и тем самым, неявно, — «второму Каину» Святополку Окаянному: «Голос крови брата твоего взывает к Богу, как крови Авелевой на Каина»[287]. Неизвестно, цитировал ли автор Жития не дошедшее до нас послание Феодосия или домыслил эту фразу. Но если и домыслил, основания для этого, несомненно, были.