Неспящие

На самом деле Тори не было обидно, что мужики из кабака не верят его историям. Он рассказывал их в каждый квинтий совсем не для того, чтобы на следующее утро газетчики бились со стражами за право выломать его входную дверь и лично поговорить с тем, кто изменил всё в ту роковую ночь. Может, всё оттого, что он сделал это не ради славы и признания. Тот выстрел до сих пор отдавался эхом где-то на задворках его памяти, но сейчас всё это казалось совершенно невероятным, будто он и сам подслушал это в чьём-то пьяном разговоре. Тори не гордился тем, что сделал, но и не сокрушался по этому поводу. Хоть он и мнил себя героем, но совсем не из-за того, что собственными руками совершил государственный переворот. Куда больше Виатор Рэсис кичился тем, что однажды сумел уложить в постель двоюродную племянницу городского трибуна и съесть двенадцать пирогов на ярмарке в честь Этерналий четыре года назад. Ему не нужны были ни золотые горы, ни его имя на устах каждого аструмца. Тори достаточно было знать, что есть на свете одна невыносимая, но прекрасная девушка и её жизнь не омрачена кровью на руках. Всего лишь один из тысячи поступков настоящего мужика. Возможно, именно после этого волос у него на груди стало едва ли не в два раза больше. А может, это просто была копоть, просочившаяся через рубашку на смене в котельной…

Распрощавшись с Декси, Тори миновал притихший двор и, оглушительно скрипнув так и не смазанной калиткой, на цыпочках просочился в дом, надеясь остаться незамеченным. Тепло и свет сонной гостиной обняли его за плечи, заставив веки стремительно поползти вниз, а усталость – навалиться с удвоенной силой.

Тори лениво стянул ботинки, не удосужившись даже наклониться, и собирался было направиться к лестнице, как вдруг ему на глаза попался конверт, белеющий на комоде у двери. Он повертел его в руках, всматриваясь в переплетения голубой печати на лицевой стороне и выведенный идеальным почерком адрес, и неаккуратно надорвал бумагу, едва не повредив содержимое. Тори сощурился: то ли от тусклого света вычурного светильника в виде ландыша, купленного матерью несколько лет назад, то ли от того, что он никак не мог поверить собственным глазам.

«Дорогой Тори!

Приветствую тебя и надеюсь, что ты читаешь это письмо в добром расположении духа. Не хотел начинать чрезмерно официально… Но надеюсь, ты простишь мне эту вольность.

Полагаю, ты несколько удивился, получив от меня вести. Что ж, признаюсь, я и сам удивлён, но поверь, я не мог не написать тебе, пусть и понял это так поздно. Уповаю на то, что ты не забыл меня за эти два года или не подумал, что я забыл тебя. Я хранил память о нашем путешествии и каждый день мысленно возвращался в то время. Почему же я не написал раньше? Что ж, думаю, ты и сам помнишь, на какой ноте мы с тобой распрощались. Признаюсь, наш последний разговор (и всё, что за ним последовало) ранил меня до глубины души. Как бы я ни старался, я не смог понять тебя и твоё решение… Оно так претило всему моему естеству, что я пронёс эту обиду сквозь многие месяцы, пока не оказался здесь, за письменным столом с пером в руке.