Несокрушимые

Гром вражеских барабанов подступал ближе и порой заглушал страстную молитву архиепископа. Так мерно и несокрушимо надвигается морской вал, и как можно противопоставить ему даже самый мощный человеческий голос? Защитники усердно молились, губы повторяли привычные слова, а в голове едва ли не каждого поневоле возникало одно: утренняя заря, солнце, подернутое лёгкой дымкой, щебет проснувшихся птиц — неужели всё это видится и слышится в последний раз? Но вот разгорающееся теплом летнее утро как бы заволоклось свежестью, прилетевший откуда ни возьмись ветер охладил разгорячённые лица, прикорнувшая на горизонте маленькая тёмная тучка вдруг стала стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах, мгновенье — и как по волшебству грянул дождь, нежданный и по-летнему обильный. Разверзлись небеса, на землю пролились водяные потоки, картина враз изменилась. В считанные минуты земля стала скользкой; с возвышенности, на которой стояла крепость, вниз к реке устремились настоящие потоки, остановившие движение войска; стрельба с его стороны прекратилась — вымок порох. Зато защитники, располагавшиеся в укрытиях и под навесами, продолжали вести огонь без всяких затруднений. Потоцкий сначала подбадривал своих воинов, призывал не упустить случая и хорошенько вымыться перед предстоящей потасовкой, однако скоро сам ощутил на себе действие стихии: его конь поскользнулся, едва не вывалив седока. Пришлось трубить отход.

Разбушевавшаяся стихия намерений Потоцкого не изменила. Он собрал на совет воинских начальников от ротмистров и выше. Говорил прямо: Жолкевский под Москвой ведёт переговоры с московскими боярами и, судя по его последнему письму, весьма успешно. Нам, стоящим здесь, от этого прока нет. Уйдёт ли войско из-под Смоленска, как того требуют бояре, откроет ли крепость ворота добром и поцелует крест королю, как того требуем мы, — в обоих случаях рыцарство лишается военной добычи. Так во имя чего оно терпело лишения в течение целого года? Выход один: взять город до заключения договора, для того нужен штурм — мощный, решительный!

Военные люди любят прямой разговор, одобрительные возгласы были ответом на призыв Потоцкого. Правда, имелись робкие попытки уточнить некоторые положения, но не терпящий прекоречия воевода их решительно отмёл.

   — Воевать будем, Панове, или говорить, как делали до сих пор?

   — Воевать, воевать! Смерть москалям!

   — Тогда за дело, приступ назначаю на завтра, 9 августа, о диспозиции узнаете у своих начальников, с Богом, Панове!

Поспешил, конечно, Потоцкий. Польское рыцарство — своенравное, капризное, наскоков не любит. Уже вечером стали доходить слухи о его недовольстве. Одни не соглашались с назначенной диспозицией, другие не желали нести пристунные снаряды, полагая, что для этого есть слуги, или в крайнем случае оруженосцы — пахолики, третьи видели себя лишь в главном резерве, который ворвётся в крепость, когда будут сделаны проломы. И уж все без исключения не хотели сходить с коней и превращаться в презренную пехоту. Крики и угрозы Потоцкого ещё больше ожесточили рыцарство. Пришлось сменить гнев на милость. Его ближайшие помощники ездили по лагерю и терпеливо объяснял, что одними всадниками крепость взять нельзя, прежде нужно сделать проломы и овладеть ими, наличной пехоты не хватает, потому не согласятся ли Панове... Панове всё это хорошо знали, брать крепости им приходилось не впервой, но сначала нужно было попросить, а не уподоблять слепым котятам. Потоцкий виновато клонил голову, ему на помощь пришли сенаторы и сам канцлер, они объезжали роту за ротой и в конце концов удовлетворили пановью спесь, рыцарство соизволило сойти с коней и отправиться в окопы готовить лестницы, верёвки, фашины, мешки с мхом и прочие снаряды. Весь день 9 августа ушёл на эти приготовления.

Вечером Потоцкий пожаловался запорожскому гетману Каленику на чванливость панов и спросил:

   — Не могут ли твои казачки подать этим кичливым фазанам пример того, как надо брать крепости? Я на двенадцать часов отдам город в их распоряжение.

   — Можемо, нехай глядять.