Несломленная

Обессиленная после матча, я уже не в состоянии сопротивляться едва сдерживаемой ярости отца. Как только мы оказываемся в гостиничном номере, начинается порка. Маме приходится при этом присутствовать. Сегодня он выбирает ванную – маленькое пространство, где мне некуда убежать. Он вытаскивает коричневый ремень из брюк и велит мне снять футболку. Нанося удары, он без умолку поливает меня грязью. Сначала он подробно разбирает все, что я неправильно сделала в матче, и каждой ошибке соответствует удар ремнем. Потом он переходит на меня лично. «Ты шлюха», – удар. «Бездарная корова», – удар. «Грязная сука», – удар.

Потом он отбрасывает ремень и идет врукопашную. Для начала – несколько пощечин. Дальше мы выходим из ванной: он ставит меня в центр комнаты и обрушивает на меня новый поток оскорблений. Оттягивает меня за уши. Плюет мне в лицо. Больше всего я ненавижу, когда он плюет в лицо.

Так сильно, как в этот раз, он никогда меня еще не бил. Вскоре я уже в физической агонии, эмоционально уничтожена. Не давая мне вздохнуть, он говорит мне, что я ничтожество, бьет меня, порет, оттаскивает за волосы, дергает за уши. Снова и снова. У меня по всему телу ссадины. Острая боль в ушах. Кожа головы болит там, где он дергал за волосы, изнутри голова разрывается от боли.

Вечер сменяется ночью. Мама без единого звука продолжает наблюдать за этим ужасным реалити-шоу. Мне нельзя ни есть, ни пить, несмотря на то что я три часа на жаре пробегала за мячом. Это тоже не новое наказание – я знаю его с юниорских времен. Во рту у меня пересохло. Я сама не своя от жажды и почти теряю сознание. Ела я последний раз утром. Но я не ломаюсь. Каким-то непонятным образом я каждый раз дохожу до состояния, когда становлюсь сильнее боли. Перестаю чувствовать боль.

К утру отец наконец успокаивается и разрешает мне сесть.

– Я переборщил, – говорит он. – Больше так не буду. Ты проиграла, но боролась как могла.

Это все, что он говорит. Это не извинение – просто признание, что он зашел слишком далеко. А если уж такое говорит он, это было и правда ужасно.

Я киваю в ответ, убитая горем, вне себя от обиды, еле сдерживаясь, чтобы не отключиться или разрыдаться. Я уже хочу только забиться в угол, где он меня не найдет, и прореветься. И дело уже не в насилии – физическом ли, эмоциональном ли. Просто вот она – моя жизнь, моя семья. Мне 17 лет, я зарабатываю кучу денег, я хорошо играю в теннис, но ему все мало. Ну почему он такой?!

* * *

Втроем мы летим в Нью-Йорк на US Open. Происшествие в гостинице в Торонто никто не вспоминает и не обсуждает – как и все подобные инциденты. Папа немного смягчился по отношению ко мне, но это не помогает. Несмотря на то что он впервые выразил сожаление о своем поведении, его слова про «переборщил» мою боль ничуть не облегчают. Я выбита из колеи. У меня в голове крутятся вопросы. «Почему он наказывает меня, когда должен защищать? За что он так ненавидит меня, хотя должен любить? Я заслуживаю все это? Почему ему недостаточно того, что я делаю?» – спрашиваю я себя.

Я в полном эмоциональном раздрае, и жеребьевка US Open делу не помогает. В первом круге мне выпадает Аранта Санчес-Викарио, посеянная десятой. На корте она всегда бьется до последнего, а я сейчас к такому не готова. Я тоже умею бороться, но не сейчас. Канада меня надломила.

Впрочем, четыре из первых пяти геймов матча я все же выигрываю, дважды взяв ее подачу. Но потом мои мысли разбегаются, а за ними и удары. Он, сидя в ложе, ничуть меня не подбадривает. Буквально ошибка-другая – и в моей голове одни только негативные мысли: «Я ничего не стою; я сама ничто. Что я вообще тут делаю? Я безнадежна».

Я проигрываю. Я впервые не смогла сконцентрироваться на матче и показать свою игру из-за него. В этот раз его слова меня пробрали. После того бесчеловечного избиения в Торонто страх перед ним меня не мотивировал, а парализовал. И моя внутренняя боль еще никогда не была такой сильной.

На пресс-конференции после поражения от Аранты мне задают буквально несколько вопросов, прежде чем снова вернуться к поведению моего отца в Бирмингеме. «Ну, поехали, – говорю я себе. – Время вранья». Необходимость снова покрывать его забирает у меня остатки силы духа. Особенно когда я считаю, что он неправ и своим поведением переступил черту.

– Как вам удалось тогда так быстро отойти и сконцентрироваться на теннисе? Сложно было выкинуть из головы то, что произошло?

– Нет, несложно. Историю про Бирмингем сильно раздули. Про это много всего рассказывали, но меня это не волновало, потому что я знала, что половина тех рассказов – выдумки. Просто людям нужно было что-то обсуждать перед Уимблдоном.