Непрошеная повесть

«Одна из здешних монахинь, благородная Тюдзё, дочь министра Тоёнари Фудзивары, мечтала увидеть живого Будду. Однажды к ней явилась незнакомая монахиня. «Дайте мне десять связок лотосовых стеблей, – сказала она, – и я сотку из них картину рая во всем его несказанном великолепии!» Получив стебли, она надергала из них нити, прополоскала нити водой, взятой из свежевыкопанного колодца, и они сами собой окрасились в пять цветов. Когда нити были готовы, явилась другая женщина, попросила наполнить светильник маслом и за время между часом Вепря и часом Тигра[140] соткала картину, после чего обе женщины удалились. «Когда же я снова увижу вас?» – спросила Тюдзё, и женщины ответили:

Кашьяппа-проповедник[141]
Пел всем проповеди нежно,
Хооки бодхисаттва
Основан им храм светлый.
Да будет душа от мучений
Избавлена навсегда,
На Чистой земле в дар прими
От нас мандалу[142] – на века!

С этими словами женщины взмыли в небеса и улетели в сторону запада»[143].

Надгробие принца Сётоку, сложенное из камней, выглядело величественно, с волнением взирала я на эту могилу. В храме как раз шла переписка Лотосовой сутры, я обрадовалась благому совпадению и, прежде чем уйти, поднесла одеяние на нужды храма.

Так переходила я от одного святого места к другому, а тем временем подошел Новый год.

* * *

Во вторую луну четвертого года Сёо[144] я вернулась в столицу и по дороге зашла помолиться в храм Хатимана, в  Ива-Симидзу. Путь от Нары неблизкий, я пришла туда, когда день уже клонился к вечеру. Поднявшись на холм Кабаний Нос, Иносака, я подошла к храму. В пути мне встретился спутник – карлик, уроженец края Ивами, он тоже направлялся на богомолье. Мы пошли вместе.

– За какие грехи, свершенные в прошлой жизни, вы родились таким калекой? – спросила я. – Известно ли вам об этом?

Беседуя, мы приблизились к храму: я увидала, что ворота, ведущие к павильону Баба-доно, открыты. Их всегда открывали, когда туда приезжал главный смотритель, и я уже хотела пройти мимо, ибо никто, разумеется, не уведомил меня, что сегодня сюда пожаловал государь Го-Фукакуса. Вдруг ко мне подошел человек, похожий на придворного слугу.

– Пожалуйте в павильон Баба-доно! – сказал он.

– Кто приехал туда? И за кого меня принимает? Странно!.. Может быть, вы ошиблись, зовут не меня, а этого карлика? – спросила я.

– Нет, никакой ошибки тут нет, – ответил слуга. – Зовут именно вас. С позавчерашнего дня здесь пребывает прежний государь Го-Фукакуса.

Слова замерли у меня на устах. Мы не виделись столько лет! Конечно, в глубине сердца я всегда помнила государя: в минувшие годы, перед тем как уйти от мира, я приходила к нему проститься, моя тетка Кёгоку устроила эту встречу, и я считала, что видела его тогда в последний раз в жизни… Я была уверена, что никто не может узнать прежнюю Нидзё в этой монахине, облаченной в изношенную черную рясу, иссеченную инеем, снегом, градом… «Кто опознал меня?» – думала я, все еще не в силах уразуметь, что меня зовет сам государь. Наверное, кто-нибудь из женщин свиты подумал: «А ведь похожа… Конечно, это не Нидзё, но все-таки позовем ее, дабы убедиться, что мы ошиблись…» Пока я так размышляла, прибежал еще один человек, самурай из дворцовой стражи, и принялся торопить: «Скорей! Скорей!» Больше у меня не нашлось отговорок, я пошла к павильону и остановилась в ожидании у раздвижных дверей на веранде северного фасада. Внезапно из-за дверей раздался голос: «Не сиди там, так тебя скорее могут заметить!»; знакомый голос этот ничуть не переменился за долгие годы. Сердце в груди забилось, я была не в силах двинуться с места, но государь опять сказал: «Иди же сюда, скорее!» Медлить было бы неприлично, и я вошла.

– Право, я заслужил похвалу! Сразу узнал тебя! Теперь ты видишь мою любовь… Сколько бы лет ни прошло, мое сердце не забыло тебя! – сказал государь. Он говорил еще о многом – о делах давно минувших, о событиях недавних, о том, что связь между мужчиной и женщиной, увы, неподвластна только велению сердца… Меж тем короткая ночь подошла к концу. Вскоре стало совсем светло. – Сейчас я затворился здесь по обету, нужно строго соблюдать весь устав, но мы обязательно снова встретимся как-нибудь на досуге… – сказал он, вставая, снял с себя три косодэ и подал мне, говоря: – Это тебе на память мой тайный дар! Носи не снимая!