Непрошеная повесть

На следующий, шестнадцатый день опять была служба, возносили хвалу Лотосовой сутре, творению будд Шакья-Муни и Прабхутаратны[160] – эти будды вместе восседают в едином венчике лотоса. Потом все по очереди делали подношения в павильоне Прабхутаратны. С самого утра на церемонии присутствовал прежний император Го-Уда, поэтому всех посторонних прогнали и со двора, и из храма. Мне было очень горько, что меня не пустили – как видно, посчитали черную рясу особенно неуместной, – но я все же умудрилась остаться возле самого храма, стояла совсем близко, на камнях водостока, и оттуда слушала службу. «Ах, если б я по-прежнему служила при дворе…» На какое-то время я даже пожалела о жизни в миру, от которой сама бежала… Когда священник начал читать молитву за упокой и блаженство усопшего в потустороннем мире, я заплакала и, пока не кончилась служба, продолжала лить слезы. Рядом со мной стоял какой-то добрый с виду монах.

– Кто вы такая, что так скорбите? – спросил он.

Я побоялась бросить тень на память покойного государя откровенным ответом и ответила только:

– Мои родители умерли, и траур по ним давно закончился, но сейчас они вспомнились мне особенно живо, оттого я и плачу… – И сказав так, тотчас ушла.

Прежний император Го-Уда тем же вечером отбыл; опять опустел, обезлюдел дворец Фусими, все кругом, казалось, дышит печалью. Мне не хотелось никуда уходить, и я по-прежнему некоторое время жила неподалеку от усадьбы Фусими.

Прежний министр Митимото Кога доводится мне двоюродным братом, и мы изредка обменивались письмами.

В ответ на мое послание он написал мне:
Не могу без грусти смотреть
на столицу, укутанную осенью,
все мне напоминает
о Фусиме и печальных ночах,
на ней проведенных…

Эти стихи заставили меня еще сильнее ощутить скорбь, я была не в силах сдержать горе и ответила:

В трауре,
вспоминая минувшее,
отстранилась от мира сует
и три ночи луной любовалась
в горах, в одиночестве…

В свою очередь он прислал мне ответ:

Ах, понимаю, как память
может истязать сердце!
Сложно от нее защититься
осенней порою
на горе Фусими!..

Помнится, в пятнадцатый день – день смерти государя – я поднесла храму заветный веер – пусть он служит кому-нибудь из священников, – и на обертке написала:

Нет, не могла я подумать,
что на третий год нашей разлуки
я вновь увлажню рукава слезами скорби —
Не успел он от прошлых рос грусти просохнуть!..

* * *

После кончины государя Го-Фукакусы не стало никого в целом свете, кому я могла бы поведать все, что наболело на сердце. Год назад, в восьмой день третьей луны, я пошла почтить память поэта Хитомаро. Разве не удивительно, что в этом году, и как раз в тот же день, я встретила государыню Югимонъин? Мне показалось тогда, будто предо мной наяву предстал облик покойного государя, приснившийся мне в Кумано. Стало быть, напрасно я сомневалась, угодны ли будут богу мои труды. Нет, не зря была преисполнена горячей верой моя душа, не пропало втуне мое усердие на протяжении столь долгих лет!

Я думала о превратностях моей жизни, но размышлять в одиночестве о пережитом было невыносимо, вот почему, подражая Сайгё, я отправилась странствовать. А чтобы не пропали бесследно мои думы, написала я сию непрошеную повесть, хотя и не питаю надежды, что в памяти людской она сохранится…

Примечание переписчика:

«В этом месте рукопись опять отрезана, и что написано дальше – неизвестно».