Непонятый «Евгений Онегин»

Но чаще авторское время стремится так или иначе, в том числе не прямым, а косвенным образом, слиться с сюжетным временем; «чужому», давнему сообщается «свое», близкое. В результате возникает удивительная конкретность романа. Достигается она разными путями. В начале работы Пушкин был оторван от Петербурга, о котором писал в первой главе, и от деревни, о которой писал во второй. А Петербурга — очень хотелось. Не этим ли объясняется теснящая сатиру особая элегическая тональность первой главы? «Вдруг изменилось всё кругом». Авторское время стало удивительно перекликаться с онегинским[124]. «Деревенские» главы романа, с третьей (частично) по шестую, создавались в деревне же, в Михайловском. Седьмая глава, наполненная расставаньем с деревней и переносящая повествование в Москву, написана по обновленным московским впечатлениям (не потому ли так свежо звучит: «Но в них не видно перемены…»). Путешествие Онегина вобрало в себя и странствия автора. Дописанная в Болдине последняя глава напитана свежими петербургскими наблюдениями и переживаниями. Интересные установления неожиданных реалий восьмой главы, вроде малинового берета Татьяны, сделаны в работах Анны Ахматовой. Обаятельное ощущение непосредственности повествования — важное свойство сближения авторского времени с онегинским.

Пушкину вовсе не чужда карамзинская «сопереживательная» интонация. Когда мы читаем: «Татьяна, милая Татьяна! / С тобой теперь я слезы лью…» — мы не замечаем, что «с тобой теперь» — оксюморон. «Теперь» — в данный момент повествования. Но это «теперь» объединяет не только то, что случилось «перед сим» (рассказывается о завершившемся эпизоде), но даже и «после»: героиня в томлении, но и надежде еще не льет слез, но поэт их пророчит и «теперь» разделяет с героиней то состояние, которое еще только могло бы ожидать ее. Прошлое, настоящее и будущее — все это, равно как реальнейшее творческое переживание, объединяющее пережитое и рождаемое воображением, спрессовалось в одной фразе: «С тобой теперь я слезы лью».

Когда в финале Онегин берет в руки книгу или журнал, он не столько читает, сколько размышляет:

Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.

Но то, что извинительно для влюбленного героя, недопустимо для исследователей пушкинского творчества. Попытка расчисления календаря сюжета по датам исторических реалий и по фактам авторского времени не вносит ясность в решение проблемы. Это результат чтения романа «духовными глазами».

«Дьявольская разница»

Пушкинская формула «роман в стихах» схватывает нечто весьма существенное, наиболее броское и емкое. Разумеется, самая содержательная формула не в силах вместить все, обычно многообразные, жанровые признаки.

Фраза Пушкина о «дьявольской разнице» между романом в стихах и романами, которые обычно пишутся прозой, в пушкиноведении не только прижилась, но и затрепана частым употреблением, однако отнюдь не было активным стремление осознать, в чем именно состоит эта разница, как будто пушкинская формула сама по себе исчерпывает поставленную проблему. Мы уже видели, что констатация — это еще не решение проблемы, а всего лишь постановка ее. Остается актуальной двойная задача: понять, чем стихотворное повествование отличается от прозаического в принципе — и как это отличие достигается стихами Пушкина.

В пушкинской формуле полны смысла обе составляющих: и то, что жанр определяется как «роман», и то, что этот роман «в стихах». Было бы ошибкой преуменьшать «дьявольскую разницу» между романом и романом в стихах, но не меньшая ошибка — принижение романной основы произведения; разницу можно почувствовать лишь при установлении сходства.

В пушкиноведении чаще расставляются односторонние акценты. Еще Ю. Н. Тынянов отдавал предпочтение «словесному плану» романа перед «планом действия»[125]. Подобная позиция получила распространение и развитие. Интересная мысль высказана С. Г. Бочаровым: «Единство романа „Евгений Онегин“ — это единство автора; это, можно сказать, „роман автора“, уже внутри которого заключен „роман героев“, Онегина и Татьяны»[126]. Это суждение справедливо, если иметь в виду содержательную сторону романа, колоссальную роль личностного начала в «Онегине», то, о чем писал еще Белинский. Если же иметь в виду композиционную структуру произведения, в строгом значении понятия, то вернее будет сказать, что «роман автора» входит внутрь «романа героев»: автор ведет повествование о героях и попутно (хотя и весьма широко) развертывает повествование «о времени и о себе».