Для Пушкина «жизнь» и «поэзия» не есть нечто изолированное, в жизненности — исток стойкости пушкинской поэзии перед временем. Наблюдается и обратное воздействие: поэзия, доопытно прорабатывая многие ситуации, становилась средством самовоспитания поэта. Но «жизнестроительство» для Пушкина — процесс гораздо более сложный, чем здесь схематично представленный. Остановив свой выбор на юной красавице, Пушкин не может не учитывать накопленный опыт — и пишет повесть сердца с чистого листа. Он сознательно опирается на традицию (вступает на проторенную дорогу) — и не теряет индивидуальности. Его невеста не похожа на Татьяну; но, надо полагать, поэт был бы не против, если бы невеста позаимствовала у нее одно качество — обучаемость. Поэзия интересна. Не менее интересна сама жизнь.
В первой и в последней главах романа перекликаются мотивы расставания автора с героем. Вначале это расставание носит бытовой характер: «скоро были мы судьбою / На долгий срок разведены». Многозначительно, однако, что и в бытовую тему властно вмешивается трубный глас «судьбы». В конце автор прощается с героем «надолго… навсегда…» Но перед этим пути автора и героя расходятся и содержательно: для поэта — к восстановлению идеалов молодости, к духовному обновлению, для героя — к крушению надежд, к безвременному угасанию. Не надо шутить с судьбой: «преждевременная старость души» норовит оказаться пророческой и грозит преждевременной физической смертью.
И все-таки остается фактом, что перед тем, как вместе с поэтом расстаться с героем, мы видим не предполагаемое, а реальное возрождение Онегина. Казалось бы, откуда и взяться силам души? Силы молодости потрачены впустую, пущены на ветер. «В любви считаясь инвалидом», Онегин недоверчиво, имея на то основания, воспринимает восторженность Ленского. «Нашед свой прежний идеал» в Татьяне, он не спешит вернуться к нему, предпочитая держаться иных ценностей, вне мира чувств. И вдруг любовь, которая становится единственным содержанием онегинской жизни.
В этом состоит одно из чудес искусства: сбывается то, чего не должно было быть, сверх ожидаемого и прогнозируемого. Художник показывает безграничные возможности, скрытые, таинственные резервы человеческой души.
Связанная с образом Онегина нравственно-этическая тема как бы заключена между двумя полюсами. Один полюс — в словах Татьяны, адресованных Онегину: «А счастье было так возможно, / Так близко!..» Другой — в авторском суждении (в черновиках восьмой главы): «Все ставки жизни проиграл». Но первый остается призрачным, а второй реален. Нереализованная возможность счастья окрашивает финал судьбы Онегина.
Да, итог таков, только как к этому относиться: злорадствовать — или сочувствовать?
Прискорбно, что злорадствующих над Онегиным не убывает. И. М. Дьяконов не ослабляет сарказма, даже обдумывая варианты концовки романа: «крайне трудно предположить, что в последекабристский период Пушкин отказался бы от иронически-сатирического отношения к Онегину и готовил ему героический апофеоз, вознеся его над Татьяной»[281]. Надо внимательно читать то, что поэт напечатал, а не подходить к роману с готовой заранее меркой.
Откроем концовку. Не к идеальной героине, но к странному герою в последний раз адресуется поэт. Онегин, каким он изображен в романе, неизменно дорог и близок поэту. Он представлен вначале в тонах сочувственного комизма, но уходит со страниц повествования героем трагического плана.
Давайте перечитаем последние строки восьмой главы.
Имя героя оставлено в последней строке: одно это значит так много; но вдумаемся в смысл текста: прощание с героем для Пушкина равноценно самому главному прощанию — с праздником Жизни! Можно ли представить себе более высокое и благородное расставание с приятелем? Закону дружбы Пушкин верен всегда, — и дрогнул от волненья голос поэта, когда имя героя произносится — в черновике перед характерным росчерком, означающим окончание, в печатном тексте перед словом «Конец».
Многому можно поучиться у Пушкина. Поучимся и дефицитному ныне гуманизму.
Приложение
Черновик четвертой главы
Сделана попытка воспроизвести нижний слой черновика, т. е. по возможности максимально приблизиться к последовательности заполнения рукописи. Полностью эта цель недостижима, поскольку невозможно установить последовательность авторской правки, довольно часто неоднократной.
Не воспроизводится расположение текста на странице: Пушкин на поля выносит не только правку отдельных слов, но и фраз, даже иногда строки и ряд строк. Тут опять не угадывается последовательность заполнения страницы.