Непонятый «Евгений Онегин»

И умиротворенный характер рассуждений, когда неизбежные эмоции как бы гасятся осознанием неумолимо строгого обыкновенного хода вещей, встречается сравнительно редко. Это, например, замечание в адрес собственного поколения поэта: «И наши внуки в добрый час / Из мира вытеснят и нас!»

Гораздо чаще философским рассуждениям свойствен напряженный эмоциональный тон и прямая форма антитезы: «блажен», «блаженней», «стократ блажен» (ср. «блаженные мужья») — и, по контрасту, «но жалок тот…»

Формула «блажен» используется Пушкиным для критики чуждых ему взглядов; тот, кто блажен, — в известной мере блаженный, богом (природой) обиженный, убогий[280]. Но поводу игры страстей, например, говорится:

Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней тот, кто их не знал,
Кто охлаждал любовь — разлукой,
Вражду — злословием; порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой,
И дедов верный капитал
Коварной двойке не вверял.

Здесь «похвалы» обывательскому благоразумию вполне достойны реплики Чацкого: «Не поздоровится от этаких похвал».

Такое содержание формулы «блажен» характерно только для романа; в «Разговоре книгопродавца с поэтом», предварявшем отдельное издание первой главы, «блажен» используется в своем непосредственном значении: «счастлив».

Пожалуй, наиболее развернутый характер антитеза «позорного благоразумия», как сказал другой поэт, и обманутых надежд принимает в начале восьмой главы, при последнем представлении автором своего «спутника странного»; авторское рассуждение охватывает здесь строфы X, XI и часть XII. «Блажен, кто смолоду был молод. / Блажен, кто вовремя созрел…» — это с одной стороны, а с другой: «Но грустно думать, что напрасно / Была нам молодость дана…»

Но, развертываясь в антитезу, авторское философское раздумие теряет характер легкой усмешки над чуждыми нравами. Положение усугубляется тем, что вторая часть антитезы — вовсе не истинное решение проблемы, но полная мучительных ошибок человеческая трагедия. Пушкин не потчует читателя готовыми прописными истинами, он не хочет плоско противопоставлять истину и заблуждение; поэт противопоставляет полярные точки предрассудков и заблуждений; в борении их читатель должен пытаться обрести истину сам.

То обстоятельство, что «онегинский» охлажденный опыт жизненных утрат и разочарований, с временными обретениями и крушениями их, не получает полной авторской поддержки, подтверждается многими фактами. Уже в самом начале подчеркнута мучительность скептической позиции:

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.

Далее мысль о своеобразном возмездии за утрату жизненного идеала не ослабевает, а даже усиливается: «Но жалок тот, кто всё предвидит…»

Однако бесспорно и другое: отрицание «положительного» опыта светской посредственности и отрицание теряющего идеал скептицизма производится не на равных. Первое последовательно и бескомпромиссно, авторская ирония беспощадна. Второе исполнено горечи и сочувствия. Может быть, здесь особенно важно то, что итоговому раздумью восьмой главы непосредственно предшествует прямое заступничество автора за своего героя: «Зачем же так неблагосклонно / Вы отзываетесь о нем?» Только одного этого защитительного монолога достаточно, чтобы заключить: самые глухие тупики духовных поисков Онегина в глазах Пушкина предпочтительнее, чем преуспеяние «самолюбивой ничтожности». Но остается незыблемым и другой факт: истина не на одном из полюсов, она скрывается между ними.

Вот какого рода размышления действительно отдаются на произвол читателя. Тут заведомо понятно, что не будет однозначного выбора, и поэт не навязывает своего «наилучшего»; он довольствуется тем, что дает толчок к размышлению читателя, чтобы тот соответствовал родовому имени Homo sapiens.

Собственно пушкинская позиция в философском разговоре о смысле жизни включает много оттенков. Полярные точки отстоят друг от друга на весьма большом расстоянии. Больше того, и в этом вопросе обнаруживается характерное пушкинское раздваивание: о смысле жизни по-разному судит Пушкин как человек и как поэт.

В романе многократно выражен пушкинский оптимизм. Автор отметил и приязненное отношение к светской жизни, назвал «счастливейшими днями» те, которые провел «в бездействии, в тени» за «невинными досугами» философа-эпикурейца, даже выразил удовлетворение неспешным, «без сует» размеренным ритуалом деревенской жизни. Пушкин благодарен жизни за все ее разнообразные, пусть скромные «дары».