Немного любви

Мы встретимся, дарлинг, он сказал, неизвестно только место и время. Потом, два дня спустя, они долго, медленно целовались под бой часов на Староместской площади, и он развернулся и ушел в направлении метро-аэропорт, нежно поблагодарив за чудесно проведенное время, и вернулся к своей девушке, которая им уже конкретно так имелась — потому что сделал выбор заранее, еще до всей безумно романтической Праги, отнюдь не поставив в известность перед постелью. А Эла? А что Эла, она же сама хотела. А он ничего не обещал, ни о какой любви не говорил, ни в чем не обманул. Это была такая дружба, она его неверно поняла. Хорошую дружбу сексом не испортишь, другое дело, что секс как форма близости слишком явно вскрывает слабости дружбы, проявляет каверны. Если ты отдавала в дружбе, почти ничего не получая взамен, то так может продолжаться годами, но в форме близости оно видно сразу — когда используют и отказывают. Собственно, основная претензия к нему в том, что он где-то до сих пор жив. Без нее, ни капли ей не интересуясь. Все эти десять лет. Ей осталось на память неисцелимое желание, тщетно забываемое в другими. Лучше бы вовсе не давал, чем так.

Смотришь одно и то же кино в своей голове десять лет подряд, прокручиваешь его и прокручиваешь, в тщетной надежде понять, где же тот кадр, в котором нажать на стоп. Замираешь, пытаясь догадаться, что же в тебе не так, если других желают и любят, а тебя — нет, никогда. Километры прочитанных книг, если выложить их слоем обрез к корешку, килотонны извлеченного душевного шлама, бесчисленное количество испробованных техник, и собственная профессия психолога, все, чтобы доказать себе только одно — время не лечит, пуля не извлекается, разве что обрастает плотью. Вот, покатай бугорок под кожей, он навечно с тобой. Ян навечно с тобой. И еще килотонны вины, которую на нее пытались за эти годы навесить очень немногие, посвященные в историю. Мать так и говорила — сама виновата, кому ты нужна такая. Мужики не любят, когда выпячиваешь свой ум, да вдобавок ты и считаешь себя особенной, лучше других, не такой как все. Мать так и говорила: сколько можно носиться с одним вулом, было и прошло, мало ли вулов в отдельно взятой пся крев Польше, тебе просто нравится страдать, мотать на кулак сопли, лежать лицом в стену, ничего не делать. Просто перестань о нем думать, давно пора. Просто возьми себя в руки. Просто.

Им всем вокруг нее было очень просто жить. Но кто-то же должен платить полную цену.

И она стала лгать себе и другим, что просто перестала. Это как иметь подвал в доме, и знать, что там лежит труп, и труп будет смердеть все чаще и резче, но ты делаешь вид, что нет ни подвала, ни дома, ни трупа. А они есть.

И вот она лежала в кровати, словно гробу, хотя, может быть, и в колыбели, и колокольный звон от святого Вита долбился в тонкие стены, гудел в перекрытиях, охватывал коробочку комнаты целиком, как море, как вечный зов небес, которых никогда не достигнуть. Непонятно, зачем от природы иметь возможность так чисто, ярко и тонко чувствовать, если в возлюбленные тебе жизнь дает людей с эмоциональным интеллектом улитки. Хотя улиткам и вовсе любовь ни к чему, у них процветает гермафродитизм. Зачем это всё? Зачем природа это тебе дала, если не для какой-то цели? Это как оперному сопрано петь среди глухих и жаждать понимания красот его искусства. Это как быть женщиной среди мужчин — порой ощущаешь полную, беспросветную опустошенность. Даже и секс невозможен, потому что секс с дебилом есть преступление против естественного отбора. Она все билась и разбивалась об этот лютый вопрос «зачем?». Зачем она родилась и выжила, если ей не было уготовано любви? Только любовь дает право на жизнь, а ей в этом с рождения отказано. Нелюбовь рождает чудовищ, и одно из них ворочалось в ней прямо сейчас.