Некромант и такса

На одной, помимо незнаемой даты на птичьем новоберрийском, значилось "четверг". Удача, ориентир, четверг был позавчера. Если, конечно, газеты не с прошлой недели. Я развернул вторую, с названием "Друг человечества", – а тут неудача. Больше половины колонок вышли пустыми с пометкой "военная цензура". Пропущенное цензурой читать не представилось интересным, оно было пресно, как сухая трава. Объявления по сбору пожертвований в общество помощи революционным сиротам и вдовам, расписание совещаний народного трибунала, торжественное представление освобожденному народу статуй Справедливости на площади Свободы и списки приговоренных к встрече с Машиной до конца месяца. Что такое эта Машина я так толком и не уяснил. В прошлых листках ее именовали Кровавая Машина. Или, может быть, не ее. В этой газете просто Машина. Газеты меня не порадовали и не успокоили мой интерес к беррийским новостям.

Лишь от одной из отцензурированных статей по недосмотру или наглости наборщика уцелела строчка: "Поддерживаемый кликой сварливых ханжей…"

Чувствовал я себя после чтения неспокойно, меня взяла досада. Вмешалась какая-то цензура и оборвала мою связь с миром. В этой Бромме как в мешке. В добротном, чистом, плотном, непрозрачном, даже душном. Я и не думал, что настолько связан с жизнью в большом городе, где с помощью новостей чувствуешь мир, его дыхание, шум, суетность. Здесь мне этих связей не хватает.

А еще мой сон. Я не уверен, что он не явился мне под влиянием волшебной фляжки или удара по голове. Но все же запишу его чуть позже.

Тоби набегался вдоволь вокруг фонтана, облаял церковную процессию, с молебствием бродившую примерно в том месте у собора, где я упокоил старуху. У священников с колдовством свои дела, вернее, нелады. Мы, колдуны, как и актеры, не принадлежим ни небу, ни земле, и до предсмертного покаяния с отречением от прошлой жизни (поди еще успей) к таинствам не допускаемся. Вот они и ходят, хотят запудрить мои следы, наверное. Ну, пусть ходят, гав-гав на них, лицемеров.

Когда городские власти вызывают упокоителя, это не делается без одобрения со стороны церкви. Шатающиеся у колокольни призраки беспокоят больше, чем вызванный упокоить их некромант. Но сделанная в пользу церкви работа не мешает святошам при встрече со мной кривить рожи и отворачиваться, комментируя мое занятие как греховное и нечистое. Отношения с колдовскими братствами у церковных орденов гнилые. Раньше друг друга громили в проповедях и на собраниях. Сейчас не громят, но ежедневно взаимно оплевывают.

Я разорвал газетное разочарование пополам и положил половинки на край фонтанной чаши – пригодятся людям что-нибудь заворачивать. Аптека стоит не в общем ряду лавок вокруг площади, а в сторону, вглубь переулка. Пластырь, подаренный Фальком, иссяк. В последние дни я только и делаю, что хожу, если так продолжать, понадобится серьезный запас. В Бромме хорошая аптека, большая, с сушеным крокодилом под потолком, как положено. С банками, склянками, гербарием под стеклом на стенах и витым рогом единорога в отдельной витрине. У аптекаря только не все в порядке с головой.

Я прочел его имя на вывеске над входом, вежливо поздоровался, аптекарь – типичный берриец, если судить по внешности, и абсолютно местный, если по имени, – только вскинул вверх руки при виде меня. Он был безмерно огорчен и взволнован, голова его дергалась, руки тряслись. Я слегка опешил от такой реакции на поклон и "доброе утро, мастер", но все же дерзнул попросить пластырь. Пока искал, он уронил и разбил какую-то банку, пнул осколки, разбросал их по полу. Я сдержанно и вполголоса заметил ему, что негоже так нервничать в самом начале дня, даже если первый покупатель с утра колдун.

– А вы видели? – воскликнул он на аннидорском совершенно без акцента и грохнул коробкой с пластырями по стойке. – Видели сегодняшние газеты?..

– Да, – честно признался я. – И там совершенно не от чего волноваться. Они наполовину пусты.

– Вот именно! – почти крикнул аптекарь. – Вмешалась военная цензура, где это слыхано! Новости теперь государственное преступление! Будет война!

– Ну… может, и не будет, – попробовал успокоить его я. – Внутренние противоречия. Вы же знаете. Там, за горами, их накопилось много.

Аптекарь погрозил мне пальцем.

– Вы не понимаете! С таким избытком гражданских чувств дело не кончится добром! Для чего им цензура, если не воевать?! Бедная страна! Бедные мы, ее соседи!