Некоторые проблемы истории и теории жанра

Доверие к Г.Уэллсу В.И.Ленина и М.Горького подтверждает другой не менее важный факт его русской биографии. Мы уже писали, что посещение в 1920 году нашей страны будущим автором книги "Россия во мгле" состоялось по приглашению советского правительства. Не исклюючено, что мысль пригласить Г.Уэллса с тем, чтобы он информировал зарубежную общественность о положении России, была высказана В.И.Лениным[194]. Несомненно, что от письма М.Горького, датированного 22 мая 1920 года (Г.Уэллс посетил Петроград и Москву поздней осенью того же года), протягиваются зримые нити к тому восприятию русской революции, которое вызвало нападки У.Черчилля. В частности, близки горьковской характеристике черты В.И.Ленина, намеченные Г.Уэллсом в книге "Россия во мгле". Писатель показал, что, вопреки усилиям "цивилизованных" интервентов русский народ не только не одичал (М. Горький обращал его внимание на распространённую лондонской Times гнусную выдумку о людоедстве в Петрограде), но полон решимости преодолеть разруху. "Поверьте, - писал М.Горький, - я не закрываю глаза на отрицательные явления, созданные войной и революцией, но я вижу также, как в русской массе пробуждается воля к творчеству, как этот народ постепенно становится силой активной"[195].

Г.Уэллс не разделял ленинского оптимизма в оценке материальной перспективы социалистического строительства, но с убеждённостью утверждал созидательный дух революции и даже видел в нём неоспоримое моральное превосходство. Вслед за М. Горьким он полагал в этом "общечеловеческое, общемировое значение" российского опыта. Посылая ему вместе с книгой "Россия во мгле" свою полемику с У.Черчиллем в Sunday express ("Я выступил с контрответом. И убил его"), Г.Уэллс писал: "Вы увидите, что я не польстил большевикам. Если бы я сделал это, результат был бы обратный тому, которого я добивался"[196]. Не просто правдивую информацию стремился он дать, но хотел заронить сочувствие к мужеству и жертвам, с которыми русский народ выстрадал невиданный на земле строй. Не без колебаний поверил он в то, что на просторах бывшей царской империи зарождается новый мир, о котором он мечтал. В письме к М.Горькому от 11 февраля 1920 года проскальзывало опасение, что в России произошло нечто "непонятное, удивительное и страшное"[197]. Он отправлялся в Россию не без задней мысли найти какое-то средство от революционного потопа[198], хотя и не опасался революционного насилия, которое он оправдает в книге "Россия во мгле".

Уже в первой весточке М.Горькому по возвращении звучала мало свойственная деловому стилю писем Г.Уэллса сердечная лирическая интонация: "С приветом великой и дорогой, незабываемой России"[199]. И это были не просто слова. Г.Уэллс добился свидания с министром иностранных дел Д.Керзоном. Ему не удалось убедить реакционного политика в пользе для самой Англии модуса вивенди с единственно возможным в России правительством. "Но я не пожалел сил, - рассказывал он послу И.Майскому, - чтобы оказать воздействие на наше общественное мнение..."[200]. Хотя Г.Уэллс, по мнению посла, "несколько преувеличивал" свою роль в окончании интервенции и первом торговом соглашении, вскоре заключённом Ллойд Джорджем с российским правительством, но "не подлежало сомнению, что он внёс свой полезный вклад в дело разрядки англо-советских отношений"[201]. Г.Уэллс не раз выступал в газетах против антисоветской свистопляски и провокаций. И.Майский приводит немало фактов деятельной помощи ему как дипломату в налаживании культурных связей с Англией и моральной поддержки, которую писатель оказал русскому народу в скорейшем открытии второго фронта антигитлеровской коалиции.

Небезынтересны переданные в воспоминаниях И.Майского впечатления Г.Уэллса о последней встрече с М.Горьким в 1934 году. Во второй приезд в Россию его поразили, говорил Г.Уэллс, две вещи: несомненный материальный прогресс, "...который, сознаюсь, в 1920 году казался мне невозможным" (с.50), и новый дух людей. "Люди стали как будто земными, практичными, деловыми...". Г.Уэллс ссылался на М.Горького: "Он совсем не тот..., он стал каким-то успокоившимся...", он никак не мог простить М.Горькому его равнодушия к "вопросу о создании в России отделения Пенклуба..." (с.50-51). Отношения Горького и Г.Уэллса, их контакты не всегда складывались гладко. Но это не помешало Г.Уэллсу в телеграмме по поводу кончины М.Горького оценить его как "одну из великих фигур, выдвинутых революционным процессом в России"[202]. Значение этого "мирового писателя", подчёркивал Г.Уэллс, не исчерпывается "непревзойдёнными шедеврами, художественной литературой в собственном смысле слова, он, - по его убеждению, - играл большую роль в том, что может быть названо "политикой сознания"[203].

Речь шла, по всей видимости, о вкладе М.Горького в духовное усовершенствование человечества. Эту миссию художественной литературы Г.Уэллс считал важнейшей, а заслуги в ней русских классиков - исключительными.