Некоторые проблемы истории и теории жанра

Таким образом, и воображение Уэллса, отсвечивающее сказочным волшебством, тоже со временем выявляло своё научно-фантастическое зерно, хотя не жюль-верновской, более сложной структуры. Писатель, переиздавая "Машину времени" и отмежёвываясь от жюль-верновских предсказаний, не мог не признать, что эта повесть "в духе Лукиана" всё-таки предвосхитила кусочек нового естествознания, ещё до Эйнштейна зароняя "представление об относительности, вошедшее в научный обиход значительно позднее"[414]...

Расхождение писательских суждений с их творчеством, противоречивость этих самооценок, нам думается, не случайны потому, что невольно отразили двойственную природу научной фантастики и процесс усложнения, обогащения её творческого метода. Наследник Апулея и Свифта, говоря далее о "правилах игры" в создании иллюзии достоверности подчеркнул, что он заменяет "волшебные фокусы" своих предтеч "фантастической гипотезой", которую приближает в свою очередь, "сколько возможно, к настоящей теории"[415].

По мере того как точно вычисленная ньютоновская вселенная принимала на свою орбиту вселенную Эйнштейна, относительную по всем измерениям, научно-фантастические художественные идеи утрачивали обязательную прежде жёсткую логику.

Менялась вместе с природой нашего знания - благодаря авторитету и приоритету "безумных" идей - и природа фантастического искусства. И оба они, отец научной фантастики и младший его современник, возвративший новому жанру свойства старинной сказки, оба, отправляясь с различных позиций, сходились к одному рубежу, где фантастическая гипотеза граничит, с одной стороны, с научной идеей, а с другой, с чисто условным вымыслом. Когда в трилогии С.Снегова "Люди как боги" пространство растягивается, сжимается, распрямляется, скручивается благодаря преобразованию заполняющего его вещества или, наоборот, вещество получается из преобразованного пространства, когда в далёком ядре галактики время идёт не только вперёд и назад, но и под углом к оси прошлое-будущее, когда непрерывное время вдруг начинает пульсировать, прерываться, свиваться в замкнутое кольцо, останавливается - о правдоподобии этих воображаемых свойств Природы можно судить, разумеется, не по логике научных абстракций, которая ещё не разработана, а по относительным эстетическим аналогиям с обыденной метрикой нашего мира. Аналогии такого рода, естественно, не могут быть "схвачены" по отдельности либо чисто логически, либо только образно, но создаются и воспринимаются в определённом синтезе научного воображения с художественным.

Современная фантастическая идея, невероятная с точки зрения известных законов природы, в то же время допустима с точки зрения законов, так сказать, мыслимо-воображённых, интуитивно предполагаемых с помощью эстетического коэффициента фантастической гипотезы, как отблеск гармонии и красоты Природы. Художественные идеи современной фантастики не столько амбивалентны, пускай даже в новом, уэллсовом духе, когда не научные представления направляют поэтический вымысел, а эстетическое чувство ведёт за собой воображение, сколько поливалентны многогранно меняющейся обратной связью научной и художественной мысли, диалектикой "идей" и "образов", которая создаёт качественно новую фантастическую субстанцию.

Диапазон фантастических идей, мы видели, простирается от вполне обоснованных теорий до самых "сумасшедших" идей. Между тем в литературных спорах отношения с наукой выглядят зачастую таким образом, что, мол, "фантастика не обязана... всякий раз следовать в русле только уже известных фактов"[416]. Вряд ли во всей мировой литературе, неважно, фантастической или нет, найдётся хотя бы одно подлинно художественное произведение, не поднявшееся над "сырым" фактом. В диалоге, которым "Литературная газета" рискнула подвести черту под дискуссией 1985 года, писатель С.Абрамов, недовольный требовательностью читателей, которые, по его словам, "прямо-таки алкают" научности, доискивался у своего собеседника, обозревателя "Правды" В.Губарева: "А если вообще отбросить термин научная?.. Прошли те времена, - уверял С. Абрамов, повторяя доводы пятнадцатилетней давности, - когда всерьёз подсчитывали, сколько изобретений Жюля Верна обрели жизнь в науке и технике. Не для того пишут фантасты..."[417]. А "те времена" ничуть не прошли; по всей вероятности, фантасты и впредь будут писать "и для того тоже", возразил В.Губарев. Несокрушимая магия литературной терминологии "отменяет" историю и традицию жанра и то интеллектуальное вдохновение, за которое современный читатель, от школьника до академика, "ничтоже сумняшеся" (по словам С.Абрамова) по-прежнему ценит фантастику как "литературу научных идей"[418].