Он поднимал людей в атаку, на самой кромке передовой: сначала метался по окопу, орал на всех, пугающихся встать, потом сам, первым, вылез; до тех позиций оставалось полсотни метров, добежал, спрыгнул в чужой окоп, в руке пистолет — щёлк по набегающему, и осечка… тогда ствол загнал в глаз человеческий.
…потом, когда всё закончилось, шёл по окопу — и, походя, обтёр ствол о форму чужого убитого, лежащего на бруствере.
Он сам всё это делал.
С этим жил потом. Тащил это всё в себе, на себе, унёс с собою.
Там теперь разбираются, спрашивают? — а тот самый пистолет покажи! — а ополоумевшей тётке, не рыдавшей уже, а хрипевшей, — ты что сказал, какое слово? — откуда ты это слово извлёк, где его прятал? — а пленных тогда отпустил — сотню сразу, говорят, — это зачем? — мог бы продать их, обменять, или кровь из них выпить, много чего мог, а взял и отпустил, без выкупа, как так?
Или — человековедение: та ещё наука. Рассказывал мне (просто хочу напоследок послушать его голос): «…если за каждую копейку всех душить, тут будет вокруг меня одно кладбище. Я тебе клянусь. Вот смотри, средняя машина ЖЭКа воровала в месяц около семисот литров соляры. Это делилось на водителей (первая и вторая смена), механика и начальника ЖЭКа. Сейчас воруют по триста литров. Во-первых, потому что мы меньше наливаем им, во-вторых, им всё-таки становится стыдно, а в-третьих, им просто не на чем будет ездить, если столько воровать. Но если я начну выгонять водителей, механиков и начальников ЖЭКа за воровство, тогда у меня город будет грязный. Поэтому я понимаю, что они воруют у меня триста литров солярки в месяц, и на это закрываю глаза. Иногда прихожу и говорю им: “Суки вы, блядь! Вчера купил у вас соляру, — ради прикола своему соседу, он этим занимается, так он сказал — плохая соляра, неочищенная!”. Сосед аж побелел. Потом рассказывали: он через лейку с тонким ситом ворованную соляру пропустил, чтобы почистить ее. Не слил обратно, а доочистил… А главврач? Главврач этой больницы на чём живет: он своих поставщиков нашёл, и закладывает десять процентов отката себе с закупок продуктов и со всего остального. Так что теперь, врачей арестовывать? Я знаю, что ворует. А он догадывается, что я знаю. Я подкалываю его периодически: тут ущипну, там ущипну, потом смотришь, он в больнице что-то уже сделал. Нельзя же всех увольнять. Главное — знать, где и кто ворует, и понимать: когда за ухо взять, когда носом ткнуть, а когда и промолчать…»
Легко жалеть, когда люди далеко, и ты им ничего плохого сделать не можешь, — а когда близко? когда можешь? более того — хочешь?
Но, помню, когда Саша Казак затеял разговор про последнего российского императора, которого все предали — и по этой причине его отречение можно объяснить, простить, — Глава взъярился: так его предали и он отрёкся?! В Петрограде надо было тридцать человек арестовать, или триста, сто — на подвал, сто — в заложники, троих — расстрелять. Ты император! Кто тебя может предать? Только ты сам можешь предать.
Однажды, уже вечер был, Батя: а поехали ко мне? — но сам задумался: куда? — дома жена ждёт, не спит, давай лучше на резиденцию, только там жрать нечего, и пить тоже.
(Как обычно.)
Уселись по машинам — и в продуктовый магазин. Время — около девяти, сейчас магазин закрываться будет. Батя быстро, чуть прихрамывая, заходит, берёт плетёную корзинку и набирает поскорей простой снеди.
У кассы очередь, человек пять.
Стал в очереди последним.
Я, с другой стороны, возле кассира, присоседился и разглядывал людей.
Все немножко, но в меру, очень по-доброму улыбались. Одна девушка спросила Главу: «Можно с вами сфотографироваться?» Конечно, можно. «Тогда и я», — сказал её парень.
Никто из стоявших в очереди не посчитал необходимым (и правильно сделали) сказать: а вот проходите первым. Все понимали, что по отношению к нему это неуместно. Что он — без позы. Что, была б его воля, он бы каждый день так делал — выходил из дома и был среди людей: потому что он такой же, он человек.
Стоя у кассы, смотрю на него.
Сейчас он будет расплачиваться.
Тут звонили:
— Захар, пойми правильно. На тебя тут гнал в своём блоге один бывший донецкий командир…
— Гнал и гнал, — отвечаю, — ничего страшного, я не велосипед, не сломаюсь, но вообще я не очень в курсе.
— Ты дослушай. Есть информация, что тебя заказали и убьют, а свалят всё на этого командира, — вроде как разборки между своими.
— У меня нет с ним разборок, мне всё равно.
— Но он хочет публично извиниться перед тобой. Поломать им игру. Ты примешь извинения?
(Играет в «круизёре»: «Many, many, many, many man / Wish death upon me…»)
— Ну чего? — спрашивают в трубке.
— Да пусть извинится, — говорю. — Тоже мне.
Не те вещи, о которых я готов думать всерьёз.
Посреди жизни наступила зима. У неё другие причины.