Некоторые не попадут в ад

Такой, из трёх блюд поздний завтрак — почти уже обед, да на летнем свежем воздухе, на ярком донецком солнышке, — неизбежно напоминал советские картины про запылённых улыбчивых комбайнёров, усаживающихся за спонтанным столиком; красный, железный, горячий бок комбайна виден в углу картины; доставила обед — полная сил, красивая колхозница в сарафане.

У комбайнёров — огромные, рабочие, со въевшейся злаковой пылью, красивые руки.

У бойцов, постоянно торчавших на передовой, руки были схожие — только почерней.

Пока ели — подъехал Араб; я знал, зачем. У нас с ним было одно запланированное дельце.

Он был отлично собран. Даже приезжая к передку на час, Араб собирал походный рюкзак на неделю; был научен горьким опытом штурма Дебальцево: тогда его роту сняли на три часа — а вернулись назад через две недели, ошалевшие не столько от обстрелов и нервотрёпки, сколько от дичайшего, многодневного холода и голода.

Араб перекинул рюкзак из своей машины в мою.

— Выдвигаемся? — спросил.

— Ага.

Подкатили поближе к передку, оставив «круизёр» метров за триста до окопов, за деревьями, — а дальше уже пешком; другой, не так как в первый раз, тропкой — не через поле наискосок, а куда безопасней, вдоль посадки; получалось подольше, но и поспокойней; только на подходе к самым окопам, метров в двадцать длиной, была открытая зона — её, согнувшись, перебегали.

Иногда с той стороны запускали пулемётную очередь — но никого это всё равно не могло заставить ползать. Понятно было, что хождения продолжатся до разу, — но мало ли кому что понятно.

Мы спрыгнули в окопы, и Араб сразу, натянув мрачную, обычную в его случае, личину, — чтоб не лезли с дурацкими вопросами, на которые начштабу приходится отвечать ежеминутно, — пошёл по всей линии, придирчиво выглядывая что-то ему, и совсем немного мне, понятное и необходимое, и на «Здравия желаю!» либо не отвечая совсем, либо отвечая носовым: «Угу».

— Что-то случилось? — спросил меня кто-то из бойцов. Двум командирам сразу на передке просто так делать было нечего — даже ротный, и тот обычно сидел в деревне со взводом смены: на позициях хватало другого взвода, его командира и двух командиров отделений.

(В отдельном месте, за позициями, стояла «миномётка» — миномётный взвод, с нарисованными специально для них задачами; я как раз на днях прикупил им по дешёвке 120-й миномёт: грозное оружие; запрещённое, к тому же, отвратительно соблюдаемыми международными соглашениями.)

— Да не, всё нормально, — ответил я, улыбаясь; не то чтоб мне не поверили, но, скорей, хотели, чтоб я обманул: в бате привыкли, что я крышую всякие дурные забавы, и каждое третье моё внезапное появление на передке — если я не живу тут неделю — нет-нет, да оборачивается чем-то шумным и задорным.

Я прошёлся взад-назад до самого конца линии; странным образом не встретил Араба — куда ж он подевался? — и вернулся обратно к тому то ли аппендиксу, то ли хвосту, нарытому метра в полтора на подходе к окопам.

Наверху, свесив ноги в окоп, сидел взводный и курил. Каска лежала рядом.

Он, видимо, хотел пойти рядом с Арабом, докладывая по пути, — но тот его услал: сам посмотрю.

Теперь взводный демонстрировал равнодушие: мол, всё у меня в порядке, я даже не волнуюсь.

Я спросил у него, чего не хватает на позициях, он ответил, что критических проблем нет.

Я тоже закурил.

Припекало. Было хорошо.

Свистнуло над головами. Выстрел был с той стороны, одиночный.

Я посмотрел на взводного.

— Тут низина, — пояснил он, — сколько ни стреляй, всё равно проходит на метр-полтора над головой.

— А ты подпрыгни, — говорю. — Может, поймаешь.

Все, включая взводного, в меру посмеялись. Впрочем, кажется, он меня по каким-то своим причинам недолюбливал.

(Такое бывает: идёшь, допустим, по коридору располаги, — кто-то сидит в коридоре, копошится в мобильном; «Здравия желаю!» — на ходу скажешь, — а то иные обижаются: командир идёт, ни с кем не здоровается, людей за людей не считает; но в этот раз сидящий боец или офицер, не поднимая головы, кивнёт, — в ответ: «Встать! — крикнешь. — Ответить по форме! Позывной?» — и уже вниз по лестнице, потому что некогда, спускаешься, пока он вскочил и что-то там отвечает…

Потом забудешь про это — а у человека на всю жизнь обида; три жизни пройдёт — а он тебя не простил.

Жизнь — такая.)

Ещё свистнуло.

Близость к смерти делает многие вещи предсказуемыми и понятными, отучает пугаться по мелочам; а то, что сюда может упасть миномётный снаряд или ВОГ, — это уж как Бог пошлёт.

Взводный забычковал сигарету и спрыгнул в окоп, левой рукой, не глядя, подхватив каску и ловко надев уже на ходу.

Через несколько минут затеялась перестрелка: отсюда, с «Утёса», будто ленясь, дали несколько пулемётных очередей, те, словно нехотя, ответили.