Некоторые любопытные приключения и сны

Тут я прервал его. «При всех этих превосходных правилах, сказал я ему, мудрый так же умирает, как и прочие люди. Что же мне в том, проживу ли я жизнь свою, как мудрый или как безумец, когда мудрость не имеет никакого преимущества над безумием, и когда первая столь же мало освобождает от смерти, как и последняя?» — «Ах! возразил он, я очень вижу, что вы не были знакомы ни с одним Философом….. Итак, знайте, что Философ, каковым я его вам описываю, хотя действительно так же умирает — ибо смерть неразлучна уже с натурою, и быть от оной изъяту было бы нарушением порядка — но он продолжает жизнь свою до самого последнего предела, т. е. до того времени или срока, который предназначен ей от Творца. Замечено, что срок сей составляет 1000 лет и что долее оного не живет и Мудрый. Он достигает сего чрез познание истинного врачевства, которым устраняет от себя все, препятствующее отправлению жизненных действий и могущее нарушить равновесность в его натуре, — которым также он научается познавать все то, что Богом открыто было нашему Праотцу. — Не по собственной ли вине своей лишается человек сего изящного преимущества — жить 1000 лет — преимущества, которое он всеми силами долженствовал бы сохранять?

Итак, вот что, продолжал он, обретают истинно Мудрые…. А чтобы вы не могли более обманываться, скажу: вот что называют Философским камнем, который не есть наука мечтательная, как мнят полуученые; но то есть вещь самая подлинная, или действительная. — Впрочем, она немногим только известна, и даже как бы невозможна для большей части людей, кои губят себя корыстолюбием либо сладострастием, и кои, желая жить, тем самым нередко убивают себя.

Удивленный всеми словами, мною слышанными, я сказал ему: «Как! вы хотите уверить, что все нашедшие Философский камень живут 1000 лет?» — «Да, без сомнения, отвечал он мне с большою важностью. Когда Богу угодно благословить кого-либо из смертных сим превосходным познанием, тогда от него уже зависит жить 1000 лет, подобно первому человеку.

Тут сказал я ему, что и в нашем отечестве были такие счастливые смертные, о которых говорили, будто им известна была животворная наука; которые, однакож, не захотели жить до столь престарелых лет, и прежде еще перешли в тот мир. — «Но, отвечал он, разве вы не знаете, как мало дорожат названием Философа? — Итак, или они не были истинными Философами, или должны были жить столько, сколько я вам сказал».

Наконец, я заговорил с ним о знаменитом Фламеле и сказал, что сей человек, несмотря на обладание Философским камнем, умер, как и прочие люди. При сих словах он от искренности сердца стад смеяться простоте моей. А как я уже начинал было верить ему во всем, то и весьма удивился тому, что он сомневается в сих словах моих. Но он, заметив удивление мое, тотчас с прежнею важностью спросил меня, неужели я так прост, что могу верить, будто в самом деле Фламель умер. А как я не вдруг отвечал ему, то он продолжал: «Нет! вы обманываетесь; Фламель и жена его не знают еще, что значит умереть. Тому не прошло даже трех лет, как я обоих их оставил в Индии; и он есть один из вернейших друзей моих».

Он хотел было сказать мне и самое то время, когда они друг с другом познакомились; однакож остановился, говоря, что лучше хочет рассказать мне о приключениях его жизни, о которых, конечно, не знают в отечестве моем.