Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– Бочку я вам завещаю тоже, хотя, впрочем, большевизм отвергает античное право гражданского наследования собственности. Конфискация – его практика, оправдание произвола – его метод. Прощайте, мон пти.

С этим Иван Ильич вышел вон в сопровождении трех в кожаном.

А пришел он не куда-нибудь, а именно туда.

Навстречу ему из-за стола поднялся довольно молодой человек и, пригласив сесть, сказал:

– Вы не сердитесь, пожалуйста, что мы вас так поздно потревожили. Дело уж больно срочное и важное.

– Разве для революции одиннадцать часов ночи уже стало считаться поздним временем?! Браво, браво! Какой прогресс на пути к закону!

Чекист хмыкнул, губами пожевал, чуть покачал головой, но ничего не сказал, а только все так же вежливо спросил:

– Документы у вас с собой?

Савостьянов протянул ему документ и сказал:

– Хотя для того, чтобы меня поставить к стенке, документов и не требуется: всем известно, что я бывший личный пилот государя императора.

Чекист согласно кивнул головой и, рассматривая документ, заметил:

– Какая-то у вас обостренная задиристость. Нет?

Намек Иван Ильич понял и примолк. А чекист сказал:

– Значит, вам выдано право на вождение всех видов аэропланов?

– Не скрою – именно так.

– Навыки не подрастеряли за эти два года?

– Разве человек может разучиться любить? Или – что еще точнее – дышать?

– Понимаю, понимаю, – сказал чекист, – понимаю, – повторил он, – значит, так… Мы потревожили вас для того, чтобы сообщить: особняк вам дадим еще лучше, чем был. Десять комнат на одного хватит?

– Кого мне в этом особняке принимать? Мои друзья либо у Деникина, либо у Колчака, либо у вас – в камерах ЧК. Лично я – неприхотлив, могу жить и в подвале.

– Понимаю, понимаю, – несколько нетерпеливо сказал чекист, – понимаю. Помимо особняка – и это главное, – мы приглашаем вас в ряды армии, нашей армии, даем пост командира эскадрильи.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих, – сказал Иван Ильич скорее самому себе, нежели чем чекисту, – давайте, как говорится, подобьем бабки: зря вы ничего не возвращаете, а тем более не даете. Значит, я вам почему-то понадобился, посему вы не ругаете меня недорезанным буржуем. Эрго: что я должен для вас сделать?

– Вы правильно меня поняли, – сказал чекист. – Вы меня поняли верно. Вы должны будете отвезти на аэроплане в столицу европейской державы – обозначим ее пока именно так – одного человека.

– Как же я могу лететь в европейскую столицу, когда Россия сейчас – не без вашей помощи – похожа на слоеный пирог: красная-белая-зеленая. Потом, как я догадываюсь, вы хотите, чтобы я вез в Европу отнюдь не фрейлину ее императорского величества, и, следовательно, при первой же посадке у белых – шлепнут моего пассажира, а при второй посадке у красных – шлепнут меня. Есть ли резон во всей этой авантюре?

– Есть, – коротко сказал комиссар ЧК, – есть, потому что вы должны будете отвезти в Европу человека легендарного… если хотите – героя, подвижника, в самом высшем значении этого понятия.

Комиссар ЧК жестом предложил Ивану Ильичу обернуться, и тут бывший государев пилот увидел маленького человечка в очках, который, смущенно улыбаясь, шел по громадному кабинету.

– Вот, – сказал чекист с нежностью, – знакомьтесь: это человек из легенды.

Савостьянов – как смех сдержать ни старался – заколыхался весь: больно уж курьезен был этот человек из легенды, курьезен и в чем-то даже жалок.

– Этот ваш герой и подвижник, – сказал Иван Ильич, – умрет в небе от разрыва сердца. Это раз. И потом, конечно же, я его никогда не повезу. Это два.

– Не говорите обо мне в третьем лице, – покашливая, сказал вошедший, – я понимаю русский. Кстати, сейчас возможность умереть на земле более вероятна, чем в небе, потому что в небе сейчас спокойнее, чем на земле. Простите, ваше имя и отчество?

– Савостьянов Иван Ильич. А вас?

Чекист и вошедший переглянулись, и «подвижник» ответил:

– Скажем так, называйте меня Янош. Перцель Янош.

– Так почему же вы, Иван Ильич, – спросил чекист, – в такой категорической форме отказываетесь везти… товарища Яноша?

Янош просмотрел летное удостоверение Ивана Ильича и спрятал его к себе в нагрудный карман.

Савостьянов насупился, тяжело задышал носом…

– Можете отвечать всю правду, – сказал чекист, – давайте уж выясним всё до конца, как говорится…

– Я не хочу везти одного из тех, кто помогает вам топтать старые принципы, не предлагая взамен новых, – выпалил Иван Ильич, – приемлемых для меня! Меня устраивали старые принципы – благородства, уважительности, открытого мужества. Эти принципы вы называете белогвардейскими. Посему внутренне я не с вами, но против вас! Мог бы здесь не жить – не жил бы, это если до конца откровенно! Так что лучше сажайте сразу – я сугубо отрицательно отношусь к вашему эксперименту и скрывать этого более не желаю! Надоело жить с двойным дном – я все-таки человек, а не чемодан! Хотя вы можете из человека не то что чемодан – улитку сделать!

Янош спокойно выслушал тираду Ивана Ильича и, подняв глаза к небу, процитировал на древнегреческом:

– Не факты мешают человеку, но мнение, сложившееся о фактах.