Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Она удивленно посмотрела на меня и переспросила:

– Испугалась? Чего?

– Ну, когда к вам подошли моряки…

– Нет, – ответила девушка, – просто очень противно. Они скоты.

– Зачем же вы здесь выступаете?

– А где мне еще выступать?

– В театре. Ведь вы танцуете великолепно!

– Откуда вы? – спросила девушка и улыбнулась. – Наверное, из Москвы?

– Угадали.

– Хотите чаю?

– Спасибо.

– Э, Фауд! – крикнула девушка усталому официанту, собиравшему пустые бутылки с соседнего стола. – Дай господину чаю!

Фауд принес чай. Девушка выжала в мой стакан целый апельсин, посмотрела, как я отхлебнул глоток, и спросила:

– Вкусно?

– Да. Спасибо. Очень вкусно.

Сейчас она была совсем иной, эта танцовщица. Без грима она была еще лучше и красивей.

– Так вы спрашивали, почему я выступаю здесь? Потому что пока у нас нет театров. Но они, наверное, скоро откроются. Как вы думаете?

– Думаю, да.

– Когда побеждает революция, тогда всегда открывают театры, так ведь?

– Так.

– Вот видите. Я же знаю. Я читала, что у вас, в России, очень много театров.

– У нас очень много театров. И еще есть клубы.

Я хотел ей рассказать про нашу самодеятельность, но не успел: к столику подошел молодой американец с синяком под глазом. Парень облокотился о стол и сказал:

– Я стою двадцать долларов на сегодня.

– Отойдите, – сказала девушка очень спокойно, – не то я плесну вам в лицо горячим чаем.

– Я стою сорок долларов…

К парню подошел долговязый старик в бабочке и растерзанной рубашке. Он сказал:

– Пойдем отсюда. Пойдем, она просто дура…

И он оттащил парня.

– Очень противно, да? – спросила девушка, когда американцы отошли.

– Очень.

– Неужели они все такие?

– Не думаю.

– А у вас такие есть?

– У нас таких нет.

– Совсем?

– Совсем.

Девушка улыбнулась и спросила:

– Знаете, какая у меня есть мечта?

– Не знаю.

Она рассмеялась.

– У меня есть вот какая мечта… Я хочу накопить здесь денег и поехать к вам, в Москву, учиться танцу. А когда я от вас вернусь, здесь уже будут театры, да? Вот это и есть моя мечта.

– Хорошая мечта.

– Я тоже так думаю…

…Когда она ушла в душную, непроглядно-темную ночь, мой спутник Мохаммед сказал:

– Эго революция. Раньше ее, эту танцовщицу, просто продавали бы здесь. А теперь она думает о том, как нести свое искусство народу. Ясно вам, что это значит для нас? Для нашего Ирака?

На рейде тоскливо, словно во сне, переругивались пароходы. Трещали цикады. Сонно плескалась река. Басра, город, в котором скоро будет театр, сейчас спал, одетый душным одеялом ночи…

Здравствуй, Вавилон!

…Весь мир знает о революции, свершившейся в Ираке. Весь мир знает, что революция несет возрождение.

Я видел студентов, пришедших в Багдад, в колледжи, из самых маленьких селений – раньше этого не было никогда. Я видел поэтов и художников, которые теперь творят для народа, – раньше этого тоже никогда не было. Я видел, как советский инженер пожимал руку иракскому рабочему, инженер – рабочему; раньше этого никогда не было и не могло быть.

Сейчас в Ираке особенно распространена в языке категория будущего времени. Очень часто здесь говорят:

– Мы построим. Мы сделаем. Мы научимся. Нам помогут. Мы добьемся.

И этому будущему времени веришь. Начинаешь верить, не только ознакомившись с планами, которые сейчас разрабатываются в Багдаде. Очень веришь будущему, сталкиваясь с великим прошлым этой страны.

Из шумного, своеобразного Багдада, города, где все дышит историей, и даже центральная улица называется именем Гарун аль Рашида, дорога в Вавилон – недолгая дорога. Через спокойный желтый Тигр, через оазис и пустыню, мимо пальмовых рощ и песков лежит путь в Вавилон. Едешь и думаешь: «Каков же ты, отец культуры?»

…Первая мысль, которая возникает после осмотра Вавилона: «Как же несовершенна еще фотография, и особенно книгопечатание! Разве похожи серые рисунки из учебников по истории на Вавилон настоящий?!»

Каждая фигура, выложенная из обожженных кирпичей на огромных вавилонских стенах, – шедевр искусства.

Если на стенах вы видите неведомое чудовище, вы забываете, что оно кирпичное. Вы видите, как это чудовище крадется, приседая и пробуя остроту когтей. Если вы видите царя, вам не нужно объяснений, каков он был. Он и сейчас грозен, спокоен и царствен. Если на стенах изваяна царица, то она прекрасна, скромна, ее взгляд сосредоточен и умен – она женщина, но она царица!

Смотришь на вавилонские стены и убеждаешься: древние не любили многоточий в искусстве так же, как и не любили они многословия в поэзии. Искусство должно быть выразительным. Оно должно быть понятным с первого взгляда, с первого слова, с первого движения.

Поражает Вавилон размахом архитектурного ансамбля, мощью и вместе с тем легкостью стен. Поражает Вавилон величием дворцов и дерзостью седьмого чуда мира – сказочных висячих садов Семирамиды. Трудно описывать Вавилон – для этого надо быть архитектором и скульптором. Я лучше закончу свои репортажи описанием встречи, которая произошла не в самом Вавилоне, а рядом с ним, около его полуразрушенных стен.