Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Хотя «заброшены» слово здесь явно неподходящее. Никто их туда не забрасывал. Шел по тайге трелевочный трактор, шел, замирая на обрывистых глинистых склонах, отчаянным рывком вырывался вперед, вскарабкивался на неприступные, казалось бы, скалы, а сзади, растянувшись в цепочку, нагруженные нехитрым скарбом землепроходцев и путешественников, вышагивали по мерзлой октябрьской земле комсомолята.

Долог и труден был их путь. Это был путь на небо в прямом смысле этого слова, потому что ребята забрались за облака. Они стояли на перевале, а к земле, к их ногам, – словно давно не мытые и не стриженные белые пудели – ластились облака.

Забрались ребята на него и поставили палатку, укрепив ее колышками, вбитыми все-таки в землю, а не в облака, и начали работу. Строили дом, подготавливали плацдарм для наступления, рубили просеки.

Работали по десять часов в сутки, не думая ни о сверхурочных, ни о премиальных. Приходили в палатку и, жарко растопив печку, валились с ног от усталости. Засыпали мгновенно.

Морозы крепчали. Морозы рвали лицо. Земля превратилась в чугун, луна тоже мерзла в небе, окруженная сине-желтым ореолом – символом грядущих, еще более сильных морозов.

Поздно ночью, когда начинали трещать стволы деревьев и тишина от этого становилась особенно ощутимой, снизу доносился негромкий рокот трактора: это ехал Эдик Зайков с продуктами и бензином для пил «дружба».

Ездка вверх – десять часов и вниз – восемь. Сна – три-четыре часа на капоте работающего дизеля. Спал Эдик, укрывшись ватником, опустив уши шапки, замотав горло шарфом. Спал он тревожным сном совсем недолго и пускался в обратный путь за тем, что было необходимо ребятам.

В ту ночь мороз был особенно лютым, землю припорошило снегом. Эдик сгрузил канистры, продукты, новые топоры и пилы. Зашел в палатку.

Ребята спали. Было душно: печь была раскалена докрасна – иначе бы съел мороз. Эдику захотелось лечь здесь в тепле и уснуть.

«Трактор, – подумал он сердито, – чертова машина. Забарахлит – потом не заведешь».

И он пошел в мороз и лег на теплый капот. Он уснул сразу же, как только положил под голову охапку новой ветоши. Ему приснился футбольный матч.

«Спартак» проигрывал, и Эдик что-то кричал обидное игрокам и особенно Нетто, своему любимцу. И его соседи тоже кричали. Громче, яростней, страшней!

А потом Эдика стали пинать и толкать в спину и в голову. Он в ужасе открыл глаза и увидел ребят на снегу: в трусах и майках. Они стояли там, где только что была палатка.

Но палатки не было: она сгорела – уставшие ребята даже не заметили, как она вспыхнула. А теперь они стояли кто в чем был и толкали Эдика.

Зайков протер глаза, ошалело замотал головой, натер лицо снегом и кинулся в кабину. Ребята облепили трактор – все пятнадцать человек должны были спуститься вниз, чтобы не померзнуть.

Зайков спустился вниз за три часа. Он не сидел в кабине, он стоял на рычагах и педалях. От этого все тяжелей и тяжелей затекали ноги, тряслись колени, деревенели икры. Он был весь в зрении: один неверный сантиметр – и машина с людьми рухнет в обрыв. И скорость, все время скорость!

…Он привез ребят в Кошурниково. Комсомольцы быстро переоделись, взяли новую палатку, все необходимое для дальнейшей работы, и Зайков повез их обратно, на Козу, «на небо».

Он привез их, и они спросили:

– Эдик, а спать когда?

– Завтра, – ответил Зайков. – А то мне сегодня всякая ерунда снится.

Мост

Одолели-таки Козу. Навели «на небе» порядок, организовали жилье. Не ахти какое, но зато с потолком, полом, дверями, окнами и настоящей печкой. Спустились после этого на землю, передав свой «козий» дом ребятам из стройпоезда 241.

Спустились на землю, а Кошурниково, которое пять месяцев тому назад было лишь в воображении строителей, уже приобрело вид поселка. На сопке выросли улицы домов. Ребята сразу же вошли в кошурниковский ритм работы: здесь торопились закончить поселок к лету, этой задаче было подчинено все: каждый час, каждая минута.

Девятого мая выпал снег: пушистый, нежный, совсем октябрьский снег. Он осторожно опускался на землю всю ночь и все утро. А днем пришло солнце: отнюдь не октябрьское, а по-настоящему жаркое майское солнце.

И на следующее утро река Джебь вышла из берегов и грозила каждую минуту снести мост: так неистово она билась о сваи…

Вода перехлестнула через настил, вода выгнула деревянный мост, как прутик, вот-вот собираясь унести его напрочь.

Ребята, которые уже поселились в Кошурникове, и те, которые еще ездили в строящийся поселок из Артемовска и с Седьмого километра, бросились в ледяную воду, обмотали тросами ряжи и привязали потом тросы к деревьям, к могучим, кряжистым стволам кедров, способных единоборствовать с весенним паводком.

Но все равно перебираться по мосту не было никакой возможности. А кошурниковцы задыхались без людей, дома стояли, собранные только наполовину, а они не могли не быть собранными к середине, самое позднее, к концу мая.

Людей и грузы надо было переправлять через Джебь немедленно, сейчас же, не дожидаясь окончания паводка.