Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

Капли пота катились по лбу и щипали глаза. Подошвы сапог скользили по камням, и Федька каждый раз замирал, весь сжимался, но лез все выше и выше.

«Нет, нет! – думал он. – Ничего не может быть. Жорка, тайга, птицы, солнце, пыль на земле – все это вокруг меня! Нет, нет! Все будет хорошо!»

Лучи солнца стали холодными, по спине ползли мурашки, затылок был в испарине. В тайге по-прежнему пели птицы.

Федька все ж таки поскользнулся. Упал. До взрывчатки оставалось всего несколько метров. Федька побоялся встать. На какую-то долю минуты ему захотелось подняться и побежать прочь, в траншею, к Жорке.

Он вытер со лба пот и пополз, завороженно глядя на камни, за которыми начиналась маленькая, совсем неглубокая штольня.

Федька подполз к камням, прижался всем телом к сухим, желтым травинкам, замер на секунду, а потом рывком поднялся. Заглянул в штольню и сразу же опустился на корточки.

Потом лег на спину и судорожно, со всхлипыванием рассмеялся. Шнур выскочил из детонатора и сгорел, не дойдя до него примерно на сантиметр.

Солнце нещадно жгло шею. Надрывались цикады, вспарывая своим криком томительную тишину полдня.

Федька обернулся, и лицо его сморщилось в растерянной улыбке: позади, метрах в десяти от него, стоял Жорка Серегин.

– Что? – спросил Жора.

– Все в порядке, шнур выскочил, – хрипло ответил Федька.

– Пошли обратно?

– Погоди. Дай отдышусь малость.

– Закурим?

– Не хочу. Во рту пересохло.

Серегин сел на камни и сказал:

– Ну и натерпелся я страху!

Федька вздохнул и ответил:

– А я – ничего. Профессия, понимаешь, такая…

Как спасали цемент

Думать, что покорение тайги возможно без трудностей, – досужая фантазия.

В тайге можно все предусмотреть, все, кроме капризов сибирской природы.

От Тайшета по зиме в тайгу затащили на тракторах восемьдесят семь вагонов, в которых жили строители.

Сгрузили вагоны с салазок в снег. Место это торжественно называли: железнодорожная станция Бирюса.

И сразу же начали несуществующую пока станцию строить.

К рекам Большая и Малая Тайшетки, на 35-й и 47-й пикеты, завезли четыреста тонн цемента, чтобы заключить эти беспокойные речушки в бетонные трубы.

Зимой, в стужу, подняли семнадцатиметровую насыпь. Сжатый график работ выполнялся комсомольцами изо дня в день.

Весной Большая и Малая Тайшетки вышли из беретов, разлились по пойме, образовали километровое озеро.

Цемент, а значит, и все материалы оказались под угрозой. Пробраться к 35-му и 47-му пикетам не было никакой возможности, даже тракторы буксовали в топкой снежной жиже.

Но комсомольцы пробились к пикетам, протащили тракторы. С каждым часом воды становилось все больше и больше, она прибывала на глазах, весело плескалась у деревянных ступенек цементного склада.

Тогда бригадир Иван Ширяев и его ребята пошли на отчаянный шаг. Они раскидали бульдозером семнадцатиметровую насыпь, чтобы спасти цемент.

Трижды рушили насыпь, трижды возводили дамбы, сдерживая воду. Работа шла круглосуточно: на пихтах укрепили прожекторы, и кинжальные лучи света резали кромешную мглу таежной ночи, освещая парней, стоявших в воде, перемешанной с битым льдом…

Сейчас Большая и Малая Тайшетки уже одеты в трубы и пропущены под насыпь. На станции Бирюса рядом с вагончиками выросли коттеджи. Все это сделано в тайге волей, силой и страстностью комсомольцев.

В палатке над Кизиром

Тайга молчалива и безбрежна. Пихты и кедры, кажется, опрокинулись в прозрачную воду Кизира.

Похож Кизир на своего брата – на порожистый Казыр. Такое же быстрое течение ворочает на дне камни, и чудится, будто галечник о чем-то сердито разговаривает с водой. Ночью от реки поднимается туман.

Вдруг ночную тишину буравит трезвон будильника.

– Ребята, подъем! – возвещает чей-то голос.

– Уже четыре.

Из палатки, которая стоит прямо на берегу реки, выскакивают семеро. Заводят грузовик и уезжают в тайгу рубить просеку. И снова тишина плывет над рекой.

А в шесть часов утра, когда кедровый гребень на вершинах сопок из синего делается красным от первых солнечных лучей, вот тогда будильник звонит во второй раз и остальные пятнадцать ребят уходят в тайгу.

Иному кажется, что штурм тайги – это массированный удар техники, натиск металла. Это верно и в то же время неверно. Бульдозеру и экскаватору предшествует труд лесоруба, землекопа и плотника.

И комсомольцам, работавшим на новейшей технике, пришлось сначала взять в руки лопату, пилу и топор.

– На пиле можно вальсы играть, не то что лес валить, – сказал Толя Костин, – так что будем к этому инструменту относиться, как к музыкальному. На гитаре и в день играть не выучишься, а на пиле нам придется научиться «играть» за одну смену.

Звенят топоры, пронзительно визжат пилы, и огромные пихты валятся на землю, раскидав свои зеленые косы по буйной таежной траве.