Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

– А вы, милейшие, говорите… Повесить, расстрелять… сжечь – совсем не значит еще убить. «Мыслящее тело обратилось в улицу, страну»! Очень может быть, что нашими именами люди будут называть улицы.

Коля Лучников мечтательно улыбнулся:

– Черт, прогуляться б после войны по улице имени меня!

Перед отбоем я подхожу к Валерию Петровичу.

– Скажите, пожалуйста, – спрашиваю старика, – а Маяковского вы, по-видимому, не любите?

Валерий Петрович изумленно смотрит на меня и сердито отвечает:

– Болваны противопоставляют поэту поэта. Люди, слагающие честные стихи, – прекрасны, вне зависимости от избранной ими формы. Я обожаю Маяковского. И спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Не сердитесь, пожалуйста…

– Постараюсь. Ну, идите, идите же, я плохо засыпаю после таких ортодоксальных вопросов.

Последние три дня бесконечным потоком приходили транспорты с новыми партиями заключенных. Товарищи из лагерной канцелярии передали, что пригнали партизан с Украины, из Польши и Югославии. Все три дня в лагере пахнет гарью и в воздухе летает черная гарь: это значит, что печи крематория работают беспрерывно. Один заключенный из команды, обслуживающей печи, бросился на колючую проволоку: рассказывают, что среди польских партизан, которых загнали в крематорий, он узнал мальчика-сына, единственного родного ему человека на земле.

Настроение у всех подавленное. Коля Лучников тревожно заглядывает в лица новичков. Вечером он отзывает меня в сторону и спрашивает:

– Ты как в плен попал?

– А ты как?

– Раненым.

– А я сам сдался.

– Точно?

– Зачем глупые вопросы задаешь…

– Не такой уж он глупый, мой вопрос. А с лагеря почему бежал?

– У капо рожа не понравилась. Он – брюнет, а я, понимаешь ли, блондинов люблю.

– Ясно.

– Еще вопросы будут?

– Вопросов больше не будет. Одна просьба будет. Выполнишь?

– Смотря какая.

– А вот такая: я сейчас здесь с двумя хорошими людьми должен увидаться. Так ты нас постереги. Если кто пойдет – свистни, а если помощник капо выйдет, Чарквиани, – как хочешь, но задержи.

– С кем встреча?

– С нужными людьми. С коммунистами. Сделаешь?

– Ладно.

Коля юркнул в барак, через несколько минут вышел оттуда и скрылся за углом.

Я прохаживаюсь около двери и смотрю по сторонам. Мне не совсем понятен Коля, но то, что он делает с сапогами для фашистов, грозит виселицей в первую очередь ему как бригадиру. Это – «визитная карточка порядочного человека», как говорит Валерий Петрович. Я не успеваю ни до чего додуматься: из двери выходит помощник капо Чарквиани и направляется за угол, туда, где сейчас стоит Коля с его нужными людьми.

– У меня вопрос, – говорю я и закрываю Чарквиани дорогу.

– Потом.

– У меня сейчас вопрос к вам.

Чарквиани бьет меня по шее:

– А ну, пусти!

Я громко вскрикиваю. Меня не может не услышать Лучников. И он действительно, слышит меня, потому что мгновенно оказывается рядом.

– Тише ты! – шипит Коля. Чарквиани тоже шипит на меня, и оба они, переглядываясь, улыбаются. Все сразу же становится на свои места: ребята проверяли меня.

Стоим втроем: Чарквиани, Коля и я. Говорит Чарквиани:

– В другой раз не кричи так, будто тебе не дают баланды. Думать надо хоть немножко.

– Стараюсь.

– Старайся, только не так громко. У нас уши есть: говори – услышим, закричишь – испугаемся.

– Пугливые мы, – поясняет Коля.

– Все понял? – спрашивает Чарквиани.

– Ничего не понял.

– Коля разъяснит.

Чарквиани вразвалочку уходит.

– Вот так, – раздумчиво глядя вслед ушедшему помощнику капо, говорит Коля. Он ждет, пока тот скроется за угол, а потом продолжает: – Тут у нас вроде бы и лагерь, а если повнимательней посмотреть – так подпольная армия. И от имени боевого центра предлагаю тебе вступить в нашу организацию.

Из трубы крематория валит жирный, черный дым. Вышки щерятся пулеметными дулами. По колючей проволоке пропущен ток высокого напряжения. Передо мной стоит живой скелет в полосатой одежде каторжника, с красным треугольником на груди, и спокойно смотрит на меня, ожидая ответа. Я не могу сразу ответить. Коля, по-видимому, понимает мое состояние. Он пожимает мою руку, хлопает по плечу и уходит в барак.

Чарквиани почти ни с кем не общается. Его оберегают, во-первых, потому что он знает немецкий язык, а во-вторых, потому что он помощник капо. Очень важно иметь в рядах подпольной организации такого высокого лагерного начальника. Чарквиани может перемещать с тяжелой работы на более легкую и тем поддерживать вконец ослабших товарищей. Потом, его любит уголовник-немец из лагерной картотеки за умение показывать фокусы со скорлупкой и с узелком. Немец зовет Чарквиани «кляйн Сталин» и за взятку готов выполнить любую его просьбу. Поэтому Чарквиани по поручению подпольного центра держится особняком, иногда даже орет на нас, а в присутствии эсэсовцев может дать подзатыльник. Мы ему подыгрываем и на него сердимся особенно заметно, так, чтобы это видел капо дядя Петя.