Неистовый сын Трира

Отправив Женни вместе с детьми в Трир, Карл и сам начал готовиться к отъезду в Германию. И когда уже почти все было готово к отъезду, он навестил Генриха Гейне.

Дверь Марксу открыла старая служанка Генриха Гейне.

– Я Маркс, – назвался он. – Могу ли я увидеть господина Гейне?

– Он сейчас моется, – ответила служанка. – Подождите вон в той комнате, если хотите, – предложила она. – Его вынесут через полчаса.

– Вынесут? – переспросил Маркс. – Впрочем, извините. Я все время забываю, что господин Гейне тяжело болен.

– Уж как болен, как болен! – вздохнула служанка. – Сам и шагу сделать не может. Точно ребеночек: все ему подай, все ему принеси. Врагу такой болезни не пожелаешь. Но голова у него светлая, – словно спохватившись, продолжала служанка, – голова хорошая, все понимает, про все разговаривает…

Четверо женщин внесли Гейне на полотняной простыне, держа ее за углы. Уложили в постель.

– Вот видишь, Карл, – улыбнулся Гейне, которого Маркс с трудом узнал: так изменила его болезнь. – Вот видишь, Карл, женщины все еще носят меня на руках.

Шутка получилась не очень веселая.

– Прежде всего хочу передать тебе привет от Женни, – сказал Карл, подсаживаясь поближе к кровати. – Она просила.

– Да, да. Спасибо, спасибо. – Гейне закрыл глаза.

– Ты устал, Генрих? – спросил Карл.

– Нет. Я закрыл глаза, чтобы яснее представить себе Женни. Она по-прежнему очаровательна? Не постарела?

– Никого не щадит время, Генрих, – ответил Маркс. – У нас уже трое детей. Но Женни по-прежнему очаровательна.

– Я рад, Карл. О тебе же я не говорю: ты полон сил, у тебя прекрасные живые глаза и совершенно сократовский лоб, за которым так и чувствуются горячие и смелые мысли. А я – развалина, хотя жить мне еще лет восемь. Так говорит один врач.

– И живи, – сказал Карл. – Всякая жизнь – жизнь, другой не будет.

– Разумеется, Карл. Разумеется. Но если бы я знал раньше, что меня ждет эта матрасная могила, я нашел бы способ завершить свою жизнь иначе. С пользой для людей. Хотя, если говорить правду, не было подходящего случая. Я хочу сказать, Карл, что вы очень задержались с революцией. Что вам стоило начать ее хотя бы на три года раньше? – Гейне снова закрыл глаза, в уголках его губ задрожала слабая улыбка.

– Ты можешь еще послужить революции, – сказал Карл. – Как служил ей раньше: своими стихами.

– И тогда можно умереть?

– И тогда ты увидишь новую жизнь, Генрих.

– Думаешь, я увижу, доживу?

– Несомненно. Скажу тебе больше: ты сможешь вернуться в свободную Германию.

– Я не очень-то верю в это, Карл. Если не взяться за дело, никакой свободной Германии не будет. Гервег, Руге, Борнштедт – все они либо болтуны, либо авантюристы.

– Ты прав, Генрих. Ты, как всегда, прав. Понадобится время, чтобы все стало на свои места. Нужна большая работа. Нужно объединение всех демократических сил. Нужно довести общими силами буржуазную революцию до той точки, до той черты, за которой и начинается пролетарская революция. И подготовить пролетариат к этой, его собственной, революции. Поэтому я отправляюсь в Германию. Я и Энгельс. Мы намерены, Генрих, создать в Германии газету, которая объединит вокруг себя все здоровое и живое. Я надеюсь, Генрих, что на страницах этой газеты будут и твои новые стихи.

– Завидую тебе, Карл, – сказал Гейне. – До слез завидую. И боюсь, что не смогу сдержать этих слез. А ты подумаешь: «Каким слабым и слезливым стал Гейне». Но ты так не думай. – Гейне прикрыл глаза ладонью. – Ты так не думай, Карл. Конечно, я стал слабым, слезливым: меня доконала проклятая болезнь. Но я найду еще силы, чтобы написать для вашей газеты стихи. Я обещаю.

– Спасибо, Генрих. Теперь я уйду, – сказал Карл, вставая. – Мне пора. До свидания, Генрих.

– До свидания, Карл. Хотя, знаешь, я всем уходящим теперь говорю прощай. Я простился уже и со своей богиней. Я лежал перед нею и плакал.

– Перед кем? – не понял Карл.

– Перед Венерой Милосской. Когда я еще мог передвигаться, я попросил друзей доставить меня в Лувр, в тот зал, где стоит она. Я долго смотрел на нее, а потом лег перед нею на мраморный пол… Ведь на том свете, Карл, если он даже существует, нет Венеры Милосской. Она только здесь, на земле. Потому что создана руками человека. А что создано руками человека, то вовеки пребывает среди людей. Может погибнуть, но не может воскреснуть на небесах. Я говорю о прекрасном… Творя революцию, берегите прекрасное, Карл, в нем – человек. Прощай!