Неймдроппинг

Скажи себе десять раз: «Выбери уже хоть кого-нибудь,

потому что уже Караваевы Дачи,

от нашего выбора ничего не зависит, как тоже смутно

 догадывался антрополог Леви-Стросс».

Мы ведь не будем ходить на поводу у животных инстинктов

 и рассказывать всем знакомым, какое море

 было в Финляндии, мало ли что за море,

у нас в городе К. есть едва ли хуже.

Это единственное, что было хорошего в этом городе,

 и то убрали, что же мы будем пить.

98

 ***

99

Taking  you  to  the  core  of  my  shining  party,  лодочки  в  Мурманске,

уточки подо льдом, и не поймешь с другой стороны кровати, где же

твоя канарейка и милый дом, где твоя клетка и где колоколец, гулок,

где объявление «Срочно сниму 3-ком», здесь вот пора поворачивать

в  переулок  и  на  небесные  сферы  глядеть  тайком.  Здесь  вот  пора

копирайты  и  копипасты  до  наступления  полночи  предавать,  и

отступления в сторону так нечасты, и наступления. Будешь свой лист

жевать чайный тайком, никуда не идти, но море к горлу подходит и

городу  кажет  рябь,  вот  переулок,  пора  расставаться  вскоре,  если

захочешь, то просто себя ограбь, всем говори, что было намного хуже,

много  бывало  и  мало,  и  горячо,  но  остается  горло  твое  снаружи  и

проступает Венеция сквозь плечо. Всем говори, что проходит любое

слово, мимо проходит и ночи не бередит, пообещайте вас не увидеть

снова  и  отвечать  перед  Богом  за  аппетит.  Где  твоя  улица  тайная  в

мире  этом,  старых  табличек  нехоженый  огород,  пообещайте  к  вам

прикоснуться летом, чтобы увидеть, как снег по рукам течет.

 ***

знатный кошатник Путилин не понимает кошек,

не вспоминает, что любит смотреть на дно самовара,

строит ЖД-вокзал, ЖД-дорогу из крошек,

озеро Чад из ромашкового отвара.

вот пассажиры, перрон, дедуктивный метод,

кто же из них - до отправки осталось мало,

эти вагоны уже никуда не едут,

хочется знать, что тьма его не объяла,

что остается еще фигурантом дела,

или проходит, как полой земли свидетель,

с полным карманом ржи, ты всего хотела,

и не сбиваться хотела со счета петель.

Он говорит: «Приюти меня здесь, родная, сколько раз уже говорили,

а всё никак не доходит», пену морскую выпарив из Дуная, выйдя на

улицу, кто здесь тебя ни водит мимо столбов, церквей и закрытых

баров, веришь себе, никому не кивнешь с балкона. Это Лили – у нее

снегопад муаров, ездит на джипе за козьим, во время оно было тепло

на  земле,  разводили  свёклу,  мёд  доставали  из  хладного  самовара,

рукопись бедная под потолком промокла, жил бы на свете, а так –

только  сплин  и  свара  вместо  томлений  в  пределах  одной  скамейки

или  желания  съесть  одну  шоколадку,  но  из  Ельца  достигают

узкоколейки  контуров  прочих  планет,  где  остатки  сладки.  Это  вот

Джим, у него есть бассейн и party, и разговорник, и на “Buenos dias”

он отвечает всегда и впопад, и кстати, что бы на дне бассейна там ни

случилось, и проезжает Лили, рядом джип паркуя, смотрит на дно,

где хлорка и джин в стакане, и на открытке растет рядом с небом туя,

зимние шины сияют на первом плане. Было бы всё у тебя, где теперь

ты,  baby,  с  кем  голосишь  «То  не  вечер,  спалось  мне  мало»,  божья

коровка прольет молоко на небе, где твоя искренность, где наконец

то жало не горячо и не холодно, под ногтями, верен себе (сохранить

бы немного воли), без предъявителя чек с четырьмя нулями, будет

мука – столько глупостей намололи.

100

Линза  с  неправильной  оптикой  предполагает  линзу  с

101

правильной

оптикой,  и  из  краев  заморских  еще  привези,  например,  холодец  и

брынзу, от Соловьев-Разбойников и Котовских оберегай имущество

движимое  и  веру,  кланяйся  тамошним  хипстерам,  в  пору  пей

вальерьяну,  смотри  на  соседей  и  следуй  лишь  их  примеру,  и

принимай решения только спьяну. Когда увидишь цветочек аленький

в этой части нашей земли, где расти ему нет резону, можно поверить

в  себя  и  воспрять  отчасти,  чтоб  соответствовать  времени  и  эону,

только сорвешь его – станет змеей, и слезет кожа змеи, и останется

на  ладони,  можно  забрать  с  собой  –  ничего  не  весит,  на  переправе

курево-люди-кони, а под мостом трамвай, привези мне ветку первой

сирени, в трамвайном депо окурки, окна ей бил – так хотел полюбить

соседку,  в  форточку  им  кричала:  «Вот  полудурки»,  эта  печаль  не

минует ни вас, ни прочих, ни остальных, на цветочные клумбы рая

по  разнарядке  привозят  еще  рабочих,  ветка  сирени  сжимается,

догорая. Был у тебя этот адрес, пришел с повинной, вот и шелка, и

дивные дивы, точка, и получал по почте своей совиной три лепестка

от несорванного цветочка.

Всю жизнь пролюбил женщину не в своем вкусе, были другие образцы, и, в

общем-то, и немало, собирали вместе бруснику, ловили цикад в Тарусе, их

потом из кармана ветрено вынимала. Звала его по имени, а написать Шарлю всё

норовила и унести в урну, а в городской квартире бинты и марлю, и лауданум

хранила, и было дурно разным служанкам, кухаркам, еще посыльным – всё

экология, стрессы, провал погоды, он ее даже и ревновал не сильно, спрашивал

утром:  «Откуда  ты  здесь  и  кто  ты?»,  каждый  вечер  ставил  будильник  на