Не жалею, не зову, не плачу...

Я пошёл её проводить, перешли через тот самый овраг на Ключевой возле ближней мельницы, я рассказал, как шёл за ней тем далёким уже позапрошлогодним мартовским днём и мечтал, чтобы она жила дольше меня, потому что… А дальше я пока ничего не скажу. В следующее воскресенье я приду к ней на Пионерскую. В школу я не пошёл, сказал матери, поступаю на военный завод, где моё свидетельство о рождении? Странно я говорил с ней, будто она виновата. У других сыновья на фронте, а я вот должен тут ерундой заниматься, в школу ходить, по семь вёрст киселя хлебать туда и обратно. Мама заволновалась, она знала, хотя я и не дед Лейба, но тоже упрямый бываю как бычок, с места не сдвинешь. «Умирать буду, — сказала мама торжественно и сурово, — но не пущу тебя на завод, к бандитам. Хватит, твой дед всю жизнь по тюрьмам, твой отец то в тюрьме, то в ссылке, то на войне, хоть бы ты один выучился. Маленький ты был покладистый да понятливый, а стал подрастать, год от года всё глупей и упрямей. — И привела последний довод: — Тебя Лилька таким сделала».

Ну, матушка, уморила — нашла причину.

8

Яков Соломонович написал кассацию на имя главного прокурора и на имя Верховного Главнокомандующего, чтобы деду заменили расстрел на десять лет. У приговорённого две дочери являются жёнами фронтовиков, у обоих по трое детей несовершеннолетних. Мама с этой жалобой пошла к Марии Петровне, она депутат и хорошо к нам относится.

Если сказать честно, деда я осуждал, ведь ему уже пятьдесят шесть лет, старик — и вот, пожалуйста, хватает интеллигенцию за грудки, да так, что трещат рёбра вместе с партбилетами. Сейчас везде повышают бдительность, политическую ответственность, назначают на важные посты членов партии, чтобы она заставляли всех работать на пределе возможности. Но с другой стороны, разве мой дед не работал на пределе? Он тянул за пятерых молодых, все так говорят, хотя и беспартийный. У него был авторитет, его хвалили, а когда решили снять, он сразу рассвирепел. Но почему он не обратился в милицию? Резонный вопрос. А если милиция, прокурор и судьи тоже все передовые и партийные? В трудных условиях военного времени мой беспартийный дед может проявить безответственность, место у него не простое, а золотое, или, как говорят обыватели, злачное место. Тут нужно классовое чутьё, высокая идейность и знание трудов Маркса— Энгельса — Ленина — Сталина, а такого добра у моего дедушки маловато. А коли так, уступи место идейному и грамотному, партийный не будет за грудки хватать, он знает, кому позвонить, кому написать, к кому пойти на приём. А то, что он не на фронте, а в тылу, так у него бронь. Товарищ Сталин знает, что делает. Так что не надо, Митрофан Иванович, размахивать кулаками, надо в руки взять себя, а не друга Гуревичей. Тогда бы и расстрела не было. Пятьдесят шесть лет, возраст патриарха, а он кулаками размахивает как молотобоец. Хорошо, что не убил никого, пришлось бы всей школой хоронить, а Гуревич Аня предложила бы мне на панихиде речь сказать. Одно утешение — дед на деле доказал, что не такой уж он старый и совсем не слабый. Неужели и я в старости буду кому-то ломать рёбра?

Суд над дедом сразу коснулся его детей — Раю исключили из медицинского института и из комсомола. Тимофея уволили с военного завода, и тут же забрали в трудармию. Если бы в школе узнали, что я внук того самого деда, что было бы, очень даже интересно, не провести ли эксперимент? Спасает меня другая фамилия. Псевдоним берут не от скромности, как в XIX веке, а чтобы скрыться. Всё-таки кто придумал, чтобы из-за одного человека страдали все родные и близкие? Почему я не вступился за родного деда, отца моей матери, позволил кому-то в классе позорить его, а сам ни слова в защиту, — почему? Потому что я настоящий советский школьник. Революция утвердила один подход — классовый, а не какой-то там семейный, она не признаёт ни отца, ни матери, ни брата, ни свата, а иначе, зачем столько крови пролито? Твой дед жил ради детей и внуков, только и всего, отстаивал своё место силой, чтобы нас прокормить, тринадцать душ, как ты смеешь произносить свою трескучую газетчину, если грозит гибель всем? Смею. Мы строим коммунизм, а не какой-то там минимум, лишь бы выжить. Как муравьи, мыши и лягушки.

Не пускают на завод, пойду на фронт — вот выход из прозябания. Пусть мать поплачет, это ничего не значит, сейчас матери всей страны плачут.