Не жалею, не зову, не плачу...

Один мой дед шумный, с множеством друзей и знакомых, а другой тихий, безропотный и одинокий, как нарочно подобрались. Один сильный, хваткий, а другой слабый, чудаковатый, кальсоны подарил внуку, «как нарком будешь ходить». Сказать по правде, не хочу я походить на своих дедов, у обоих никакого образования, а я получу высшее. У меня будет профессия, какой деды и во сне не видели. Однако я понимаю, яблоко — от яблони. В любом случае мне достанутся их свойства. Недостатки надо преодолеть и забыть, а достоинства помнить и развивать.

«Пятеро мужиков на войне, один ты остался…» Мои брательники Серёжа и Витя почему-то оказались на Аральском море, а я туда не попал, и никакого моря до сих пор не видел. Мама рассказала, при раскулачивания наша семья жила отдельно в какой-то халупе, и нас не тронули. А тётя Шура с мужем Бобылёвым и детьми жила с дедом, вот и загнали их всех на остров в Аральском море. Скоро сват Бобылёв получил от сосланных весточку — живём плохо, мучаемся без пресной воды, приезжайте и заберите хотя бы детей. Что делать? Бобылёв вместе с моим отцом собрали денег, взяли с собой спирта бочонок, доехали поездом до станции Аральск, расспросили рыбаков, где тут ссыльные, и поплыли на остров. Укачало их на судёнышке с парусом, блевали всю дорогу, высадились еле живые. Оказалось, наши здесь, только на другом конце острова, на рыбзаводе. Если по морю, то километров сто с гаком, а по суше — вполовину меньше. От слова «море» наших магелланов выворачивало наизнанку, но как по песку пойдёшь? Наняли казаха с двумя верблюдами, он сел на переднего, взял бочонок со спиртом, а сват Бобылёв с моим отцом — на заднего, и двинулись в путь. Мучение вышло в сто раз хуже, чем на парусной лодке. Проводник всю ночь гнал верблюдов, боялся, что на рассвете их засекут стражи порядка, верблюдов отнимут, а самого проводника отправят в тюрьму. Сват стонал и охал на весь остров, не мог найти удобного положения, верблюд шагал быстро и враскачку, седоков мотало из стороны в сторону, а проводник чем дальше, тем сильнее погонял — могут поймать, отобрать, арестовать. Успели всё-таки затемно добраться до рыбзавода. Бобылёва сняли с корабля пустыни еле живого. Зато все встретились, сели за стол, нажарили свежей рыбы, позвали в гости коменданта, спирту выпили. Разговорились про здешнее житьё-бытьё, женщины плакали, жалели детей, все подвыпили, вместе стали песни петь, в конце концов, договорились, детей гости заберут с собой, но только при условии: если где-нибудь их застукают, то комендант ни при чём, разрешения не давал, а приказ о водворении всех в тюрьму за бегство он подпишет по долгу службы. Так что пораскиньте, что лучше, что хуже, будьте здоровы и не обижайтесь. На семейном совете решили всё-таки детей вывезти, попытаться, а там будь что будет. Сильно помог бочонок со спиртом и на море, и на суше, и в начале, и в конце при бегстве. На другой день рыбаки грузили на шаланду рыбу в рогожных мешках и погрузили заодно двух пацанов, одному семь лет, другому восемь, в такой же рогоже, «только лежите смирно, не шевелитесь, а то подумают, что рыба живая, и начнут добивать вёслами». На пропускном пункте отец со сватом Бобылёвым отдали остатки спирта и провезли детей благополучно. Хорошие выросли ребята, воспитанные, культурные, оба поступили в танковое училище, скрыв кулацкое происхождение, и окончили его перед самой войной.

И оба погибли в сражении под Москвой. Об этом написал сват Бобылёв моему отцу, когда он ещё в ссылке был в Беловодске.

4

Лилю я не видел с того дня, как перевёз их с матерью на Пионерскую, вспоминал её с грустью, — неужели мы никогда не встретимся? Без неё мне расхотелось учиться. Да к тому же наш класс раскололся на местных и на эвакуированных. Местные учились хуже, одевались ни к чёрту, говорили плохо, а приезжие и учились лучше, и держались сплоченно, не давали своих в обиду, из-за чего часто возникала склока. Литераторша поставила мне «хорошо» за Лермонтова, хотя я отвечал без сучка и задоринки. Никто этого не заметил. Но когда физичка, уже пожилая женщина, поставила Шапире «хорошо» вместо «отлично», Аня Гуревич подняла бучу. Заходит старуха в класс, а ученики мычат. Сидят с невинными глазами и мычат, вроде бы, из шалости, но всем ясно — идёт бойкот физичке из-за Шапиры. Я всё вижу, всё понимаю, и мне противно. Аня Гуревич не знает до конца ни одного стихотворения Пушкина, не знает, где находится, к примеру, озеро Титикака, зато знает, из какого каракуля шуба у жены секретаря ЦК республики, и куда она ездит на цековской машине, — зачем ей, спрашивается, ученице 8-го класса, такое знание?