Не жалею, не зову, не плачу...

Жили мы вместе, у деда семеро да нас пятеро, надо было отделяться, строить свою хату. Собрали деньжат, купили лошадь с телегой, отец устроился возчиком на стройку и начал привозить домой шабашки — доску какую-нибудь, а то и две, штук пять кирпичей, кусок фанеры, кособокую раму оконную, лист жести. Жили впроголодь, ничего не покупали и копили деньги на свой дом. Приезжал отец усталый, весь в пыли, а я как сын, главный помощник, распрягал лошадь и разгружал эту самую шабашку. Она не тяжёлая, таскать не трудно, если бы… Если бы я не был пионером. Тюрьма, выходит, отца не исправила, а тут я подрос и помогаю ему в нечестном деле, краденое тащу прятать в дальний угол дедова сада, чтобы не попало оно на глаза участковому или какому-нибудь ревизору, контролёру, тогда их была тьма-тьмущая. Пионер — всем пример, к борьбе за дело Ленина — Сталина он всегда готов, а я перетаскиваю из брички в тайник ворованную шабашку. Я пытался протестовать, но отец сразу вспыливал и хватал, что под руку попадёт, чтобы врезать за такие речи. Отсталость моей семьи была неистребима. Я должен взять на свои плечи воспитание и отца, и матери в правильном коммунистическом духе. Мне уже четырнадцать лет, пора, брат, пора. А то так и помру, ничего не совершив. Трудности передо мной стояли гигантские, корчевать мне придётся очень глубокие корни. У меня и один дед раскулачен, и второй дед раскулачен, первым стоял в списке дед по матери, а вторым дед по отцу. Вот такие у меня предки, герои в кавычках. Сослали нас всех, турнули из родного села в Кустанайской области, ничего у меня не осталось в памяти, ни дома, ни улицы, только большое-пребольшое озеро, а над ним туман. Детство моё в тумане. Картинами вспоминаю то одно, то другое. Как бабушка на пасху водила меня в церковь, солнце сияло, все были нарядные и ласковые…