Не жалею, не зову, не плачу...

Утром на приеме суровое испытание — сифилитики, восемнадцать сладострастников. Внутривенно сальварсан, иголки острые, вены на тощих руках выпуклые, ввожу спокойно. Но биохиноль внутримышечно — это уже пытка. Толстенная игла, иначе не введёшь в ягодицу маслянистую, вязкую жидкость. Наслушался я крепких матерков и обещаний врезать между глаз. Мне доверия не было, руки у меня грубые, бурые, видно, что пришел с общих работ. И морда обветренная, не похож я на врача никак. Штаны зековские из-под халата видны и ботинки зековские — ничего на мне от порядочного лепилы, а зоркий глаз блатного все видит. Вдобавок я после первых матерков угрюмо замкнулся и колол их молча, как палач, без всяких подготовительно-успокоительных слов, плясали они у меня, как на вертеле. Чёрт меня дернул связаться с медициной. А Вериго успокаивал клиентуру, особенно последнего, истеричного блатного по кличке Крест-Маузер. Привели его из Шизо, тощий как спирохета, он потребовал, чтобы Олег Васильевич сам лично сделал ему укол. Тот встал, подошел и внушительно меня представил: это новый специалист, его подморили на общих, у него твёрдая рука, он врач из Алма-Аты. Вкатил я Крест-Маузеру биохиноль, и он, надевая штаны, счастливый, что я его не заколол насмерть, стал возбужденно рассказывать, что в Алма-Ате он тоже бывал, там есть Кум по кличке Печёнка. Все опера ходят с командирской сумкой через плечо, а Печёнка — с портфелем, а в том портфеле кирпич самый обыкновенный. Приводят к нему задержанного, он сразу ему вопрос, кто я такой, знаешь? Не знаю, гражданин начальник. Он его хлесть портфелем по боку: я тебе все печёнки отобью, кто я? «Не зна-аю!» Опять хлесть его по тому же боку. «Теперь знай, что я известный всему воровскому миру Печёнка, запомни и другим передай, что есть в Алма-Ате оперуполномоченный Печёнка, всех наскрозь видит, с ходу раскалывает, от него не скроешься, а пока — прочь отседова, и чтобы я тебя в Алма-Ате не видел, а увижу, срок гарантирую». Если вор не уезжал из города, Печёнка ловил его и давал срок. Но ворьё учится быстро. Надыбали у Кума слабинку и, как только он задает свой вопрос, кто я, ему тут же ответ: вас, гражданин начальник, знает весь преступный мир, вы Печёнка, про вас известно, во-первых, в Москве, во-вторых, в Ленинграде, в третьих, на Колыме, и вся Ванинская пересылка гудит: в Алма-Ату, братва, лучше не показывайтесь, там главный опер Печёнка, всех наскрозь видит, с портфелем ходит, а в портфеле у него особый рентген.

Можно, конечно, брезгливо сказать, что уголовники на других с топором кидаются, ничего им не стоит человека зарезать, а сами тоненькой иглы боятся. Но они измотаны, измочалены, у них чуть что, сразу срыв, держатся на пределе, если всерьез взяться невропатологу или психиатру, то окажется, все подряд больны. Когда Крест-Маузера увели обратно в Шизо, санитар сказал, посадили его туда как отказчика. Начальник колонны перед разводом подошел, а Крест-Маузер прибил мошонку гвоздем к нарам. «Чью мошонку?» — поинтересовался Олег Васильевич.

Таким был мой первый прием в амбулатории. Освобождение от работы полагалось при температуре тридцать семь и шесть, не ниже. Симулянты натирают подмышки чесноком, нагоняют температуру до сорока, хотя по виду здоровы. Но по запаху чеснока можно расколоть, а к тому же попробуй чеснок достать, витамин, как-никак. Натирают перцем, подбивают пальцем по градуснику. Бригадники мои довольны — свой лепила в санчасти. Надо сказать, я вошел в авторитет после той стрельбы. Ходил спокойно на общие как все, не выпендривался, что медик, а в несчастье себя показал, конвой передо мной на цырлах. Сразу пошло лагерное творчество; чуть-чуть проявил себя в острый момент, сразу легенда, какие без булды действия я совершил. Но чуть где-то сподличаешь, размажут тебя, век не отмоешься. Зека как будто темные, неграмотные, безликие, но поступок сразу заметят, как хороший, так и плохой.

Вериго сказал, чтобы я из барака перебрался в амбулаторию, закуток и топчан найдем. Нередко ночью требуется неотложная помощь, где вас искать? Но как мне быть со спецчастью? Переберусь я сюда, мое место в бригаде займет другой, а через неделю обратно. Олег Васильевич заметил, что с моей статьей в такой дальний этап обычно не посылают. В Соре собраны рецидивисты, долгосрочники, либо с тяжелыми статьями. Гулагу не выгодно малосрочников провозить через весь континент, «у вас там наверняка остались враги». Суханова расстреливала в ЧОНе всякую контру, остался один недобитый, надо его заморить в Сибири. Революция делает из женщины гиену, сказал Шиллер. Наверняка в личном деле у меня есть отметина утяжелить мне отбытие срока, иначе спецчасть не тянула бы с разрешением работать медиком.