Не жалею, не зову, не плачу...

Бог с ними, пусть говорят, а я пойду дальше, верный Пушкину: «Зависеть от царя, зависеть от народа — не все ли нам равно?..»

2

Ехали-ехали, чуть-чуть не доехали до Енисея, остановились на станции Ербинская Красноярской железной дороги. Где-то здесь Минусинск, Абакан и Шушенское. Холодное утро, солнце, сопки кругом, тайга, красиво, настоящая Сибирь. Конвоя прибыл целый полк, то там, то здесь раздавался окрик: «Сидеть! Не вставать! По одному вперёд!» — того и гляди откроют пальбу. По плахе лезли мы в кузова машин, загораживали нас досками впереди и сзади, за досками конвой. Двинулись машины вереницей в лощину между сопками, остановились перед большой зоной за колючей проволокой. Сгрузили нас, усадили, конвой встал широким кругом со штыками наперевес, появился офицер спецчасти и начал проверку — фамилия, имя, отчество, статья, срок, сличал фотографию, наконец, двинулись в лагерь строем по пятёркам. Впереди воры, за ними пацаны, шестерки, дальше кто как хотел. Я шел последним, пусть хотя бы позади меня будет пространство. Идти последним, сидеть с краю, лежать на нижних нарах считается унижением, чему я никогда не придавал значения ни в тюрьме, ни на воле. Человека нельзя унизить, если он исповедует ценности другой жизни. Я занимал место последнего с каким-то даже облегчением, убеждаясь, что не размениваюсь.

Разместили нас в пустом бараке на сплошных нарах в два яруса, ни постели, ни подушки, голые доски. Сразу наказ: ночью выходить в уборную только в нижнем белье, по одетым открывают с вышки огонь без предупреждения. Ночью в карантине был чистый ад, играли в карты и грабили открыто, выдергивали из-под головы всё, что было, У меня ничего не было, я спал на локте. Утром весь этап выстроили по пятеркам и появился начальник режима. Не успел он приблизиться к строю, как уже с первых рядов передали кличку: Папа-Римский, лютый волк, известный по Колыме. Не офицер, старшина лет примерно сорока. Обычная эмвэдэшная форма и вдобавок черные перчатки, хотя на дворе сентябрь. Привычка с Колымы осталась, где двенадцать месяцев зима, остальное лето, или просто для понта.

«Первая пятерка десять шагов вперёд — марш!» Пошли блатные вразвалочку, блюдя достоинство, не очень-то они разбегутся на команду режима. «Всем пятерым — сюда!» — И черным пальцем старшина в сторону. Они отошли, остановились, переглядываясь, усмехаясь. «Вторая пятерка десять шагов — марш!» Пошла вторая. Старшина вприщурку сверлил взглядом каждого, затем, тыча пальцем: «Ты, ты и ты — в сторону!» — жестом как бы отгребая их. Просмотрел весь строй и отобрал еще четверых. Двенадцать гавриков стояли сбоку, и весь этап их знал — все, как один, воры в законе. Папа-Римский отобрал их на глазок, без формуляров и списков, хороший профессионал не станет мараться с бумагами. Сейчас их всех отведут в Шизо и начнется следствие — ночью придушили дневального из Бура. Вчера он ходил среди нас, пока мы сидели, ждали, когда бараки помоют с хлоркой. Крепкий парень лет двадцати двух, с большими кулаками, свойский, доверчивый, охотно рассказывал, как ему живется в бараке усиленного режима, вон там, на краю зоны землянка с крохотными оконцами, как норы для зверья. «Двину по роже, он летит с копыт в дальний угол и потом как шёлковый». Его слушали — «Ну-ну, давай-давай» — никто его пальцем не тронул и не материл, мол, позорно зеку своих охранять да еще рыло им чистить, ходил он уже приговоренным, пусть походит последний день, мы великодушные.

Блатных увели, остальным объявили, что мы вливаемся в третью колонну — вот вам начальник колонны, вот нарядчик, вот пом по быту. Нарядчик записал, какая у кого специальность, пообещал, что всех распределят как надо, а пока, братва, поработаем на общих. Завтра выходим на строительство БОФа, большой обогатительной фабрики, утром подъем в пять тридцать.

Вечером я пошёл в санчасть. Амбулатория видна по толпе у входа, сплошная серая масса, вроде бы очередь, но попробуй разберись, кто за кем. Один занимал с утра, другой еле стоит, температура сорок, третий просто сачкануть пришел. Через головы я увидел в дверях вышибалу, плечистого белобрысого парня в серой робе, кличка у него Вася Морда. Я протиснулся к нему кое-как — мне надо к начальнику санчасти, я медицинский работник. Вася мне — становись в очередь. А очередь здесь до утра, как-нибудь потом..

3

Я стал ходить с бригадой на общие работы, строить БОФ. Настроение было на удивление ровное, умиротворённое, наверное, потому, что кончилась тягомотина пятилетнего моего бегства, нет больше угрозы разоблачения, остальное как-нибудь переживём. Сил у меня хватало, хотя работа тяжелая, мы рыли траншеи. С нового года обещали зачёты день за три, а если еще спецчасть допустит меня к медицине, то совсем хорошо.