Не своя жизнь

Лучше бы он ее не видел… Когда ночное светило попадалось на глаза во всей красе – с туманными знаками на белом диске, напоминающими не то материки, не то океаны, – в сердце закрадывалась непонятная тревога, в голову лезли тяжелые мысли, и ему с трудом удавалось заснуть. Сразу вспоминались те несколько месяцев в Тель-Авиве, когда он не имел сил жить. Днем за ним следили мама с тетей Соней, а когда на город спускалась ночь, спадала жара и смолкали уличные звуки, он оставался наедине с пугающе-яркой луной за окном, чувство вины терзало душу в сто раз сильнее и возникало желание покончить со всем разом – не помнить, не страдать, умереть…

Чтобы не видеть раздражающее сияние за окном, Дэн опять перевернулся и приказал себе закрыть глаза.

Тель-Авив, Израиль, 1994

Оказавшись со своей единственной сумкой за пропускным пунктом аэропорта «Бен-Гурион», Денис оглядывался в поисках мамы.

Выяснив, что он в гости, а не навсегда, мужик на паспортном контроле – бородатый, но стриженный под машинку, с крохотным черным блинчиком чуть не на затылке – вернул Денису российский загранпаспорт и махнул рукой: иди налево.

Царившее вокруг столпотворение настолько разительно отличалось от чинной, настороженной и относительно малолюдной тишины Пулково, лишь изредка прерываемой объявлениями об отлете и прибытии самолетов, что Денис слегка растерялся. Народу здесь было раз в десять больше. В глаза бросалось огромное число детей, часто по пять-шесть ребятишек сразу, в сопровождении бородатого отца в шляпе, нервной крикливой матери, а то еще и бабушки, соколом следившей, чтобы ее цыплята не разбегались далеко. Детишки в таких семействах выглядели чудно́: девочки в нескладных длинных платьицах, мальчики в шапочках-блинчиках на кудрявой макушке, с длинными локонами на висках и в белых рубашках навыпуск, которые смотрелись так, будто бабушка шила их, забыв надеть очки. Да еще через шею перекинуты какие-то нитки… Многие в окружающей толпе были одеты по-европейски, но тут и там попадались арабы в белых широких штанах и балахонах, в шлепанцах на босу ногу. Заметив, что прямо на него плывет огромная чернокожая женщина в тюрбане и длинной красной рубахе с вышитым воротом, Денис посторонился, чтобы пропустить ее, и чуть не столкнулся с девушкой в военной форме, спешащей с автоматом через плечо к пропускному пункту. От неожиданности он отпрянул и помотал головой. Сумасшествие, Вавилон…

Впрочем, уже два дня Денису казалось, что все происходящее с ним – это какой-то дикий сон. Еще позавчера утром он думал, что поездка в Израиль после защиты откладывается, и вот он в Тель-Авиве, а откладывается диплом, да и вообще неизвестно, получит ли он его когда-нибудь…

Он озирался в поисках мамы, но так и не заметил ее. Похудевшая, загоревшая и будто уменьшившаяся ростом, Нелли Леонидовна подбежала к нему, запыхавшись, кинулась на шею, расплакалась от счастья.

– Дениска, сынок!

– Мама…

– Ох, отощал, а бледный какой! Что ж ты, ведь лето… Или все занимался, да работал?

– Да, мам, работал.

– А где твои вещи, где чемодан?

– У меня сумка.

– И все?.. – мамины глаза застыли в тревоге. – Что случилось, Денис? Я не поняла из телеграммы, почему ты прилетел раньше. Уже получил диплом?

– Нет. Я потом все расскажу. Не здесь же…

– Ну да, ну да… Пойдем, нас Гия ждет, – она взяла его за руку и потащила куда-то, продолжая говорить: – Гия – наш сосед, грузин. Согласился подвезти, потому что на такси дорого, тут около двадцати километров. Но если бы я знала, что ты без багажа, не стала бы беспокоить человека. Даже неудобно. С одной сумкой можно было и на автобусе. Впрочем, на автобусе мне трудно, я ведь здесь, как немая, – тараторила мама, пробираясь сквозь толпу в направлении выхода. – Хожу в ульпан – это школа бесплатная, ивриту учат. Ужасно трудный язык, боюсь, никогда я его не освою, возраст уже не тот. Моя мама знала идиш, он проще – так на идиш тут мало кто говорит, он не официальный. А иврит, оказывается, чуть не две тысячи лет был мертвым языком, на нем только Тору читали, да иудейские богословы между собой переписывались. Поэтому он и не забылся окончательно. А когда появилось у евреев свое государство, они постановили: всем говорить на иврите, а не на местечковых диалектах, хотя большинство прекрасно понимали идиш. И вот, полвека прошло, возродился язык… Почти мертвый – он ведь сродни древнеарамейскому, ни одного похожего слова ни на одном европейском языке. А когда аналогии нет, из головы все мигом улетучивается. Я даже в алфавите до сих пор путаюсь. Представляешь, двадцать две буквы, но разное написание в начале и в конце слова, и ни одной гласной! Вместо них значки: точечки-черточки, их рядом с согласными ставят, и то не всегда. Считается, что взрослый грамотный человек и так поймет… Значки эти называются «некудот», я потому запомнила, что шутка у русских в ульпане такая: без гласных – никуда.