Не спи под инжировым деревом

Вечером мы собрались в пабе (Зарифа зачем-то увязалась со мной, хотя я и не подозревал, что она пьёт пиво), устроив Микиному дедушке импровизированные поминки. Мика держался оптимистично, а вот Эмиль выглядел мрачнее обычного.

– Как Белла твоя? Пригласил её? – с участием спросил Мика, одновременно внимательно читая меню.

– По ходу, она меня блокнула. – Злобный взгляд Эмиль почему-то адресовал мне. В ответ я поднял брови и вытаращил глаза, а Сайка возмутилась:

– Ну и овца! Ну и что, что не сразу ответил! У тебя могла зарядка сесть. Интернет мог закончиться на телефоне! И вообще – мало ли что? Зачем сразу блокать?!

– Ты её на концерте проигнорировал, вот эта рана у неё до сих пор и болит, – мудро заметил Ниязи, не пропускавший ни одно наше собрание. Меня поражало: на что и как он живёт, если у него столько свободного времени на участие в чужих делах?

Мы сделали заказ и ждали своего пива, обсуждая незадачливого Эмиля и его гордую Беллу, и вдруг в разгар беседы где-то воем зверя, зовущего потерянного хозяина, зазвучала моя песня!

– Вы это слышите?! – воскликнул я, перебив говорившего что-то Мику, но в этот момент песня оборвалась, и до меня дошло, что она служила сигналом звонка какому-то посетителю паба, который поднял трубку.

– Я же обещал, что скоро твои песни зазвучат везде, – прошептал мне на ухо Ниязи.

Но радости это почему-то не прибавило.

– Подумаешь, какое счастье, на рингтон поставили, – отозвался я. – Где мои деньги? Где мой кокаин? Где мои фанатки, забрасывающие свои трусики на мой осыпающийся аварийный балкон, поросший сорняками?

– Всё будет, – заверил меня Ниязи. – Тебе надо подогреть интерес к своей покойной персоне.

– Как? – уныло спросил я, выдувая скважину в пене принесённого пива. Уже было ясно, что Ниязи опять задумал что-то эксцентричное.

– Покажешься людям на своей могиле.

– А что, у моей могилы все так и толпятся круглые сутки?

– Пока нет. Но будут.

– Кому же я покажусь? Паре бездомных алкоголиков? Думаю, они и без нашей помощи регулярно видят призраков на кладбище.

– Мы устроим торжественное открытие твоего последнего пристанища, дурень! Надо же отчитаться перед людьми, на что мы их деньги потратили!

– Организуем небольшое суаре? – фыркнул я. – Шампанское, канапе, непременно перережем красную ленточку большими золотыми ножницами?

– Вроде того, – кивнул Ниязи, не заметив или не желая замечать моего сарказма.

– Делай что хочешь, – выдав эту абсолютно женскую фазу, я окунул сложенные хоботком губы в кружку.

– А-а-а, – протянул вдруг Мика, потрясённо глядя на свой телефон.

– Что такое? – спросили мы.

– Баба́ звонит.

Мы мгновенно столпились вокруг него, заглядывая в его телефон, на котором и правда светилось «Баба вызывает». Мика и не думал отвечать, а только с ужасом переводил взгляд с телефона на нас и обратно. Звонок прекратился, а затем возобновился с прежней настойчивостью.

– Почему не берёшь трубку? – спросил Ниязи.

– Боюсь!

– Ну ответь, что, – подбодрил я Мику. – Включи громкую связь.

Мика послушался и, с опаской поднеся телефон к уху, ответил на звонок:

– Да, баба?

– Совсем с ума сошёл? Какой баба, это я, – возмутился в ответ мужской голос. – С его телефона звоню, у меня контуры кончились! Ты где, ай эщщей?[22]

– Это папа, – сконфуженно пояснил Мика и покинул нас пять минут спустя.

Культурный вечер с пивом по инициативе Сайки и Ниязи перетёк в совершенно неприличную вакханалию в каком-то вроде подпольном караоке-клубе, куда нас пустили, кажется, только благодаря знакомству с Ниязи, да и то после пароля и через заднюю дверь. Меня одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я приготовился страдать душевно и физически от дурного исполнения ужасных песен, с другой стороны, мне было любопытно, как красивый голос Ниязи будет звучать в пении. «Господи, – думал я, – только бы у него был слух!»

А дальше всё было странно, словно я соскользнул из реальности, где предметы были тверды и имели названия и текстуру – засаленный велюр дивана, давно нуждавшийся в замене, мягкая и тёплая выемка Сайкиной талии, ледяное мокрое стекло запотевшего бокала с напитком, которого я не запомнил, – в реальность сновиденную, где вещи и люди превратились в размытый фон, дальний план в синих оттенках, а чувства стали такими объёмными и осязаемыми, как воздух, замёрзший на плутонианском холоде, – и первые звуки «Сары Гялин», которую по лишь ему ведомым причинам решил спеть Ниязи, его потрясающий, редкий бас-профундо, какого я никогда раньше не слышал, так странно обволакивающий мелодию, и жутковатый восторг, поднимающий дыбом волоски на теле, когда некто древний, далёкий, пользуясь языком и гортанью Ниязи, жаловался всем грядущим поколениям: «Тебя мне не отдадут», и мокрые от слёз щёки Сайки, так глядевшей на поющего Ниязи, что пол, потолок, стены отодвинулись от меня во тьму – «Чобан, верни ягнёнка», – а моя рука примёрзла к мраморной руке моей возлюбленной, и я хотел убрать её, но не смог.