Не навреди ему

Я отстегиваю ремень, беру кошелек из сумки. Уличный шум оглушает: машины со свистом проносятся по дороге, визжат тормоза, когда светофор загорается красным. Я перехожу на бег и запираюсь в будке.

Внутри пахнет мочой, телефон грязный, кнопки стали черными от прикосновения чужих пальцев. Я поднимаю трубку, просовываю монетки в щель и набираю номер.

– Да?

– Джефф, это Анна.

– Анна? Откуда ты звонишь?

По звуку можно предположить, что он на улице. Вдалеке слышен шум волн, в трубку периодически врывается ветер.

– Из телефонной будки. Слушай, Джефф, у меня мало времени.

– Ты в порядке? Голос у тебя…

– Кое-что случилось, мне нужна твоя помощь.

– Хорошо, – говорит он своим спокойным психотерапевтическим голосом. Ненавижу, когда он разговаривает со мной как с пациенткой.

– Я дам тебе телефон детектива полиции. Она просила тебя позвонить.

– Детектива?

– Я замешана в плохом деле, Джефф. Очень плохом. Я не могу никому рассказать, но просто поверь мне. Я не могу одна это сделать.

– Что сделать? – спрашивает он. В трубке свистит ветер. – Анна, ты меня пугаешь.

Может, можно ему рассказать? Телефоны я оставила в машине. Здесь нет камер, нет микрофонов. Но риск навредить Заку заставляет меня замереть на месте, глаза у меня наполняются слезами отчаяния.

– Детектив хочет с тобой поговорить, потому что думает, что Зак с тобой.

Он молчит. Я слышу крик чайки, потом голос Лейлы. Джефф, наверное, закрыл телефон рукой, потому что я слышу неразборчивые слова, а потом Лейла исчезает.

– Почему она так думает?

– Потому что я так ей сказала. Зак в опасности, и мне очень важно не дать полиции узнать правду, чтобы с ним ничего не случилось.

– Я ничего не понимаю…

– Тебе не нужно ничего понимать!

Я тяжело дышу, чувствуя, как накатывает злость.

– Чтобы Зак был в безопасности, тебе нужно убедить полицию, что он с тобой, в Корнуолле.

– А где он?

– Я не могу тебе сказать.

– Нельзя просить меня лгать полиции и не знать, зачем я это делаю. Анна, я волнуюсь…

– Ты мне доверяешь?

Он умолкает. Я слышу, как хлопает входная дверь, и звуки побережья исчезают.

– Конечно.

– Тогда, пожалуйста, сделай это ради меня.

– Но, Анна…

– Если любишь Зака, если любишь меня, сделай. Я не могу сказать, зачем это нужно. Я скажу, но только когда Зак будет в безопасности.

– Ты просишь меня совершить преступление. Если я солгу, а потом это выяснится, я могу сесть в тюрьму. Лейла останется без отца.

– А если не солжешь, я потеряю Зака навсегда, – голос у меня прерывается, когда накатывают слезы. – Пожалуйста, Джефф, умоляю. Я знаю, что слишком многого прошу, но я бы не стала этого делать, если бы у меня был выбор. Пожалуйста.

– Пап! – раздается голос Лейлы. – Я хочу обратно на улицу.

Я жду, затаив дыхание.

Пожалуйста, Джефф, пожалуйста.

– Я разговариваю с тетей Энни, куколка. Иди, я сейчас приду.

Я слышу, как открывается и закрывается дверь. Джефф тяжело вздыхает. Дочь, наверное, задела какие-то струнки в его душе, потому что теперь его голос изменился. В нем уже нет осуждения, он стал мягче и податливее.

– Ладно.

Я вздыхаю с облегчением, воздух наконец проникает в мои легкие.

– Спасибо.

В трубке начинает пикать. Я открываю кошелек, но монет у меня хватит только на две минуты.

– У тебя есть бумага и ручка? – спрашиваю я. – У меня мало времени, а мне надо продиктовать тебе номер детектива и все, что ты должен ей сказать.

Я просыпаюсь, подскочив на диване и ловя ртом воздух.

Сны становятся всё хуже и хуже.

Дома я только и делаю, что сплю. Я начинаю сходить с ума, расхаживая взад и вперед по коридору в ожидании новостей от похитителей. Когда я сплю, я могу скрыться от окружающего мира, но каждый раз, когда просыпаюсь, воспоминание о том, что случилось, накрывает меня, как впервые.

Я приподнимаюсь на локтях и оглядываюсь сквозь полуприкрытые от утомления глаза. Я вижу все как в тумане, язык шершавый.

Я в гостиной. Свет выключен, шторы опущены. Комнату освещает только телевизор в углу. Таблетки, наверное, меня вырубили.

Спускаю ноги с дивана, сажусь, поставив локти на колени, и тру глаза, пока не начинает щипать. Таблетки блокируют шум у меня в голове, заглушают боль в груди, но чем дольше я их принимаю, тем сложнее потом стряхнуть с себя их эффект. Мне их прописали перед тем, как мы сюда переехали, когда наш брак совсем начал разваливаться, но я боялась их принимать, чтобы они не повредили моей работе. Я делаю глубокий вдох и провожу рукой по волосам. На пол падает три длинных волоса.

Я снова запускаю руку в волосы, чувствуя нервное подрагивание пальцев, когда они касаются кожи на голове. Когда я дергаю, в руке остаются длинные запутанные светлые пряди. Меня захлестывает стыд, и я жалею, что открыла глаза, вырвалась из темной бесчувственной пропасти, где меня не может достать чувство вины. Я, наверное, снова дергала волосы во сне; если слишком много выдирать, то волосы вокруг начинают выпадать сами.

Глаза у меня задерживаются на экране телевизора. Звук такой тихий, что голос ведущего новостей сливается в бормотание. Но бегущая строка внизу читается ясно.