Не надо, Азриэлла!

Я остолбенел… Стою с открытым ртом, в грабли вцепился! А домовой не шевелится, голову на грудь уронил и спит будто. Даже лица не видно — моё оно или чужое. Тут я вспомнил, что задерживаться нельзя, сдёрнул с его головы шапку и вроде бежать, но, от страха наверное, замялся и думаю: а зачем мне эта шапка понадобилась? Ну неужели я на шабаш летать буду? И вообще, как мне с ней обращаться? Наизнанку её выворачивать или задом наперёд надевать? Нашёл время думать! Домовой тем временем проснулся и замычал что-то нечеловеческое! Я грабли подхватил и назад. Помню, что спиной поворачиваться нельзя, и пячусь задом. А сила эта нечистая вдруг встала и пошла на меня! Мычит и руками машет! И откуда прыть у меня взялась? Я как затрусил, да и забыл, что люк открыт. Ну и ухнул туда! Спасибо граблям, что сразу туда не пролезли, а то не собрать бы мне костей! Повис я, значит, на граблях, держусь за палку, ноги барахтаются — лестницу ищу. А она, зараза, заскользила и сползла бесшумно по стеночке. Тут я голову поднял и вижу, что домовой этот ко мне из люка наклоняется — чёрный весь, как чёрт, страшный! Я заорал благим матом на весь дом и палку с перепугу выпустил. Треснулся об пол, и всё. Не помню ничего, наверное, сознание потерял. Очнулся, а вокруг меня мужики — кто с ножами, кто с топорами — подумали, что воры залезли. Они, конечно, спрашивают, что я на чердаке делал-то? Ну я и рассказал всё, как есть. Те, кто со мной рассказ Серафимыча слышали, смекнули, что к чему, и как покатятся со смеху! А я сижу, как дурак, ничего не понимаю. Тут один говорит: «Серафимыч! А ты-то что на чердаке забыл?» Я поднял голову, а надо мной, господи помилуй, домовой стоит! Я пригляделся—и впрямь Серафимыч! Старик рассмеялся в усы и говорит:

— Не спалось мне что-то — мысли в голову лезут. Думаю, старый я стал. Вдруг до зимы не доживу? Дай доброе дело сделаю, пока жив, — боров печной почищу. Прошлую зиму какая тяга плохая была, а? Но из молодых ведь никто не знает, что к чему! Пошёл на чердак. Почистил трубу от сажи, боров собрал и сел отдохнуть. Так и уснул. Просыпаюсь — надо мной стоит кто-то, с граблями! А это Василь наш, на домового посмотреть пришёл! Ну что, насмотрелся?

Тут все, конечно, со смеху попадали! Я потом долго помнил, что с нечистой силой шутки плохи!

Когда мы съехали из этого дома, меня ещё долго не покидала мысль — может, Серафимыч этот и был настоящим домовым? Кроме него, об этом никто, конечно, не знал. Рассказывали, что дом наш простоял ещё не один год. Весь квартал снесли, а он стоял. Да вот только, как умер старик-то, и его сровняли…

Франтишка Вербенска

Меч с золотой чешуей

Демон принял образ большой золотой рыбы и осторожно, как делают это карпы, осмотрел водную гладь, укрытую сумерками. Раньше спокойствие реки в этот нас могли нарушить только лошади. Но теперь всё изменилось. Он уже не мог защитить свою реку и только печально наблюдал, как неотвратимо уходит из неё жизнь и вода умирает от грязного белья, мусора, а кое-где и от разлагающихся тел мертвецов. Люди… Многие столетия он наблюдал за жителями гор — они были шумными, громогласными, глупыми, но временами очень забавными… Временами…

Меч свистнул, с мерзким хлюпаньем прошёл сквозь тело и упёрся в позвоночник. Грознат, дворянин из замка Стрела, встретил коленом живот противника и вытащил лезвие из трупа. Над местом битвы раздался жуткий рык. Воины противника закружили вокруг солдат Пржемысла. Они со всех сторон окружены копьями, их силы неравны.

На возвращение домой остаётся только надеяться. Там, на невысоком, лесистом холме между рекой и вершинами гор, поросших соснами, стоит крепость. Из-за высокой стены на дорогу смотрят молодая женщина и её сын Мартин, который до сих пор находится под материнской опекой…

Кому-то из чехов всадили копьё под подбородок так, что размозжили лицевые кости. Солдат хрипит, вися на копье, и пытается сломать древко. Конные отбиваются от мечей атакующих. Пешие тянут коней за хвосты, пытаясь скинуть седоков, чтобы они, потеряв силы, упали в кровавое месиво битвы.

Доспехи Грозната уже блестят красной влагой, мокрые волосы свисают сосульками, из раны на руке сочится кровь. Огонь безумия искривил его губы. С диким криком он врывается в армию Мишняна, навстречу ощетинившемуся оружию. Он словно увяз в болоте, как будто запутался в терновнике… и чувствует, как холодная сталь проникает в его плоть.