Не измени себе

Но перед ним стоял искренне огорченный человек. Позже он, этот человек, раздраженным тоном заявит, что орден Ленина от него никуда не уйдет, если уж Указ Президиума Верховного Совета опубликован. А вот если по вине их завода на фронт не будут даны десять тысяч направляющих для реактивных снарядов «катюша», снимут голову не только с него, рядового наладчика станков, но и с заместителя директора товарища Разумнова. А чтобы этого не случилось, ему с Гришей Зоновым требуется не меньше тридцати часов времени с малым перекуром.

Но это будет потом. А пока Константин Арефьевич сверлил глазами Бориса.

«Да нет, чепуха лезет в голову, — отбросил наконец подозрения Разумнов. — Нет, это у него от души — вот в чем штука. У тебя на такое — кишка тонка, а ему — впору».

Обозлившись вдруг почему-то на себя, Константин Арефьевич стал сердито выговаривать Дроздову:

— Костюм выходной надеть и через полчаса быть у проходной. Ясно? Что мнешься? Нет костюма, так и скажи. Возьми у меня — одного с тобой калибра. Но чтобы без фокусов.

Борис сначала растерялся, потом удивился и наконец дал волю чувствам: он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Вот здесь-то он и позволил себе заявить, что орден Ленина от него никуда не уйдет. Но Константин Арефьевич не желал слушать возражений.

— Пропуска в Кремль заказаны, — закончил Разумнов в той же тональности. — Президиум Верховного Совета из-за одного Дроздова собирать не будут. Сейчас не сорок первый, а сорок третий. Работы у Михаила Ивановича по горло, что ни день, то ордена да Звезды.

Первый раз Константин Арефьевич с таким нескрываемым раздражением и обидой разговаривал с Дроздовым. Сердитым он бывал часто, и влетало от него Борису не раз, еще когда в кадровиках ходил. Но как бы его ни ругал Арефьевич, Борис чувствовал, что в нем, как любил выражаться Разумнов, он видит человека с большой буквы. Теперь же Борис уловил в этой брани какой-то странный, задевающий его оттенок, как будто он, Дроздов, переступал границу дозволенного и Арефьевич хотел поставить его на место. Он начал размышлять и анализировать, но понять ничего не смог и подчинился.

Когда в назначенное время принаряженный Борис ступил в Свердловский зал, он был заполнен до отказа.

— Неужели всем будут выдавать награды? — спросил он Константина Арефьевича.

— Наверное. — Разумнов пожал плечами. — Не ради же аплодисментов народ созвали.

Борис вздохнул. Бедный Гриша! Ведь он не уйдет, прождет его до утра. Нашел он Григория вскоре после возвращения из Челябинска в сорок втором. Подобрал подростка у деревни Черемушки полузамерзшим, когда ездил навестить тяжело заболевшего Сережку Кириллова; там же, в поле, оттирал снегом, нес на руках, пока не остановил какой-то грузовик. Попросил шофера подбросить хотя бы до ближайшей станции метро, а тот, узнав о случившемся, довез их до заводского общежития и даже кусок хлеба незаметно сунул в карман Бориса. И ожил Гриша Зонов, окреп. Борис устроил его на завод, взял учеником. Теперь у Григория разряд. Хороший малый, упорный. С ним хорошо работалось…

Как ни странно, фамилию Дроздова назвали очень скоро. Борис на всякий случай помедлил: вдруг однофамильца вызывают?

— Ты что, оглох? — подтолкнул его Разумнов.

Борис вскочил и заспешил к Калинину.

— Пожалуйста, не жмите сильно руку Михаилу Ивановичу, — услышал Борис тихий голос помощника Калинина.

Мгновенно вспомнились слова Константина Арефьевича: действительно, не сорок первый год — вон сколько народу ожидает наград. Борис улыбнулся и пожал обеими руками, мягко и долго. Мелькнуло и на долю секунды: какой же он, Михаил Иванович, домашний и усталый, но старается держаться бодро. Как в тумане слышал тихое приветствие Калинина, и сам, тоже вполголоса, вдруг сказал:

— До последней минуты не верил, что все-таки мне этот орден.

— Почему? — заинтересовался Калинин.

— Фронтовикам — это понятно, а мы не на фронте.

— А вот я… — Калинин заглянул в орденскую книжку. — Я вот, Борис Андреевич, уверен, что вы еще не раз придете сюда получать награды.

— Вы думаете? — изумленно спросил Борис.

— Убежден в этом, товарищ Дроздов. Вы еще молоды!

— Ты чего нашептывал Калинину? — Голос у Арефьевича был уже добродушный.

Борису не хотелось повторять разговор, словно он оберегал их общую с Калининым маленькую тайну.

— Уговор с Михаилом Иванычем, только в мемуарах обнародую.

— Фу-ты, ну-ты! — Разумнов на этот раз окинул Бориса веселым взглядом.

А через какое-то время Борис вдруг услышал фамилию — Головастов. Сходилось и имя, отчество.

«Неужели он? — обрадовался Борис и, привстав, стал вглядываться в лицо седого высокого полковника с рваным шрамом через всю левую щеку. На его кителе — два ряда наград. — Нет, не он».

И вдруг с удивлением увидел, что полковник направляется в его сторону, сел на свободное кресло сзади.

— Поздравляю, Борис Андреевич! — раздался шепот.

— Виктор Семеныч?! А я верил и не верил, что это вы!

На них зашикали. Но руки их уже сплелись в нетерпеливом приветствии. Арефьевич предложил полковнику поменяться местами.