Не измени себе

— Глазам своим не хотел верить — Борьке Дроздову, моему доброму старому помощнику, вручают орден Ленина! Молодец, Дроздов! Так держать!

Склонив головы друг к другу, стали шепотом рассказывать о себе.

— Не приходилось слышать об октябрьской операции сорок первого года? — спросил Бориса Виктор Семенович.

— Как же! Как же! У задней стены нашего завода ваши люди расстреляли диверсанта. Он, сволочь, красными ракетами подавал сигналы фашистским самолетам. Наводил на завод. И навел бы, гад, если б его не схватили.

— Я тоже участвовал, командовал взводом. Получил ранение, а потом и первую свою награду. Руководил тогда операцией сам командующий Московским округом. Генерал Артемьев. Так что приказ товарища Сталина от девятнадцатого октября чекисты с честью выполнили. Да, вот еще что, — вспомнил Головастов. — Тебе должно быть интересно. Помнишь Романа Пухова? Фашистским агентом обернулся.

— Так этого и следовало от него ожидать. Помните — он еще сестру пытался уговорить переправиться за границу.

— И все-таки был поражен, когда узнал Пухова. Докатиться до шпиона! Я его часа четыре преследовал с одним бойцом. Погиб он от вражины. А какой парень был! И его посмертно наградили. Романа на месте не стали расстреливать, он потом много порассказал.

Сдержанный их говорок кому-то помешал. Впереди сидящий обернулся и укоризненно взглянул на Бориса. Пришлось опять перейти на шепот: умолкнуть оба были не в силах — когда-то еще доведется свидеться — война же! А рассказ Головастова становился все увлекательней…

В начале сорок второго Виктор Семенович был переправлен через линию фронта в партизанский отряд. Воевал в Брянских лесах, а потом на Украине. Орден Красного Знамени — это его пятая награда. Только что вышел из госпиталя после тяжелого ранения. Он написал на клочке бумаги свой телефон.

— Все воюют, только я вкалывай на заводе, — с завистью сказал Борис.

Виктор Семенович накрыл ладонью его руку, крепко сжал.

— У каждого человека свой путь. И идти по нему — до конца дней. Это закон жизни, Борис. Не будь у нас в тылу таких, как ты, — не погнали бы мы фашиста с родной земля. — И попросил строгим голосом: — Не говори больше неуважительно о тех, кто работает в тылу.

Борис смешался. Второй раз за день упрекали его в неискренности… И не заметил, как пролетели два с половиной часа. Михаил Иванович Калинин, с поклоном, как это делалось исстари на Руси, пригласил кавалеров всех орденов пожаловать на торжественный концерт, организованный Верховным Советом в честь награжденных. Только после этих слов Борис вспомнил о времени. А оно было уже позднее.

— Я опять с прежним вопросом, — обратился он к Разумнову. — Ей-богу, Константин Арефьич, не красуюсь я, не кокетничаю, Гриша Зонов без моей операции не сможет закончить свою. А не сдадим коробки скоростей — станки не смонтируют. Программу зарежем без ножа. Как быть?

Разумнов на этот раз уже не в силах был спорить… Мысленно чертыхнувшись, он с досадой махнул на Бориса рукой: поступай, как знаешь. Дроздов, воспользовавшись этим, пошел к выходу, а Разумнов вместе со всеми — на концерт.

Шел и мучился. Не давали покоя слова Бориса: «Программу зарежем без ножа». И все же у него не укладывалось в голове, как может человек не воспользоваться единственным, может быть за всю жизнь, вечером отдыха, который устраивает не заводской местком, а Кремль.

Лучшие артисты страны! Никогда не приходилось слышать и видеть их Разумнову всех вместе. Вдруг его обдало жаром: пропуска-то у Дроздова нет. Приехали сюда в машине вместе, и в машине, вместе, должны были уехать, с одним пропуском. Как же теперь он — по ночной Москве?..

А Дроздов тем временем шагал по середине улицы, не таясь и не прячась от патрулей.

Движение на улицах замерло, ни одного огонька вокруг. Полное затемнение.

А вот тишины даже в это время в Москве не было. Где-то коротко, но часто тонким голосом жаловался паровоз. Женщина звала какого-то Семена: «Да иди ж ты, иди, черт непутевый!» Прошуршала легковушка в переулок, и вдруг впереди послышалось громыхание трамвая. Но этих звуков водителю трамвая казалось мало: он еще названивал, кого-то предостерегая. Вагон выполз из переулка. Впереди трамвая шагала женщина в ватнике, несмотря на лето, и синим фонарем освещала путь впереди себя. Вагон и две площадки, нагруженные мешками, пересекли улицу. Женщина с синим фонарем вскочила на подножку, и трамвай прибавил скорость.

«Снабженцы, — отметил про себя Борис. — Значит, быть завтра в этом районе хлебу».

Постоял, посмотрел вслед грузовому трамваю и припустился бегом: перед глазами вдруг отчетливо возник, тоскливо теперь поджидавший его, Гриша Зонов.

— Стой! Ни с места! — властно приказали ему с тротуара.

— Стою. И не шевелюсь.

Подошли двое с автоматами на груди. На мгновенье его ослепил луч электрического фонарика, — Веселый человек — прямо серединой прет.

— Ваши документы. Предъявите пропуск.

Борис развел руками: нет пропуска. И рассмеялся. Что поделаешь, нет его.

— Я же говорю… весельчак!

— Так вот и ходите по Москве без пропуска?