Не ее дочь

Учителя говорили о том, что Эмма посещала школу в течение года и была тихой ученицей. Ее родители много работали, бла-бла-бла. Я стиснула пальцы. Есть что-то ненормальное в том, как человека сводят к голым фактам – рост, вес, цвет волос, родимые пятна, размер обуви – вместо подлинных черт, составляющих его личность.

Я знала Эмму как чудесного, терпеливого ребенка, который ни на кого не держит зла. Знала, что она не любит кашу, а предпочитает овсяные хлопья с голубикой, арахисовым маслом и медом. Знала, что каждую ночь перед сном ей нужно спеть конкретный набор песенок, но ей нравится, когда я меняю слова на что-нибудь смешное. Знала, что ей не нужен ночник, но она любит, чтобы откуда-нибудь проникал лучик света – луны через окно, из ванной или из приоткрытой на щелочку двери. Знала, что после душа или ванны она исполняет особый танец, стряхивая воду, а иногда носится по дому со всех ног, лишь бы избежать полотенца. Знала, что она любит жуков, но боится змей и лягушек, что иногда принимает сказанное в буквальном смысле, и шутки пока до нее не доходят. Знала, что у нее есть маленькое родимое пятно в форме изюминки на правом бедре. Знала, что ногти на ногах у нее растут быстрее, чем на руках, а на левой руке быстрее, чем на правой.

Она правша, но бросать предпочитает левой. У нее разные уши, небольшая щелка между двумя передними зубами и такие длинные ресницы, что достают до щек во время сна. Я знала, что она больше любит брюки, чем юбки, но платья больше, чем шорты, и всегда хочет ходить в шлепанцах. Она очень сильная, но ей трудно сохранять равновесие, и, хотя она любит воду, Эмма боится в нее заходить, начинает визжать и паниковать, если вода глубже чем по пояс.

Я знала, что она может часами сидеть над книгой, хотя способна прочитать только несколько слов, а иногда изобретает собственные буквы и цифры. Она просматривает страницу справа налево, пропускает слова в предложениях, и у нее медленный и рваный темп речи, что вызывает опасения о возможной дислексии. Она пишет цифру «два» как S, а N пишет задом наперед. Я знала, что она помнит почти все пятьдесят штатов, но ничего не знает о других странах и об их жителях.

Она может назвать пять первых президентов, и у нее прекрасная моторика, хотя она ненавидит мыть руки. В нижнем правом коренном зубе, который мы особенно тщательно чистим, у нее есть небольшая полость, и, надеюсь, положение не ухудшится. Она не любит конфеты, хотя, подозреваю, часто их ела, а ее любимая ягода – клубника. Она спит без одеяла, как бы ни было холодно, но иногда писается в постель, и ей даже пришлось купить памперсы большого размера, и думаю, это ее смущает.

Ее знали учителя. И няня. И я. Но родители не знали, о чем она думает, они сами говорили ей, о чем думать и как себя вести. Они не знали настоящую Эмму, которая скрывалась за нелепыми правилами и слишком строгими наказаниями.

Я копнула глубже и выяснила, что Эми – секретарша директора крупной фирмы, а Ричард работает на колбасной фабрике в Лонгвью. Не считая этого, о них ничего не было в Сети. Ни страниц в Facebook. Ни в Twitter. Ни в Instagram. Ни в Pinterest.

Я встала, налила еще один бокал вина и устроилась на диване, надев наушники. От текстов я перешла к видео. Их было всего три, одно – через четыре дня после того как я ее забрала, второе неделю спустя, а третье трехдневной давности. Почему я сразу не сообразила поискать видео? Пальцы замерли над кнопкой воспроизведения. Хочется ли мне это видеть?

Я включила первое и дождалась, пока видео загрузится. Оно оказалось из местной телепрограммы. Журналистка была в приталенном красном жакете, с красной помадой на губах, белокурые волосы лежали на плечах неподвижно, как щит. Парадокс красного – его всегда слишком много. Не хватало только колышущегося на ветру красного банта, чтобы она стала полным подобием Эммы.

Она откашлялась, ноготки с маникюром обвили тонкий черный микрофон.

– Это самый страшный кошмар любых родителей, – начала она. – В прошлый четверг из своего дома в Лонгвью пропала пятилетняя Эмма Грейс Таунсенд. Все жители небольшого городка сплотились в поисках исчезнувшей девочки, которая, как считается, убежала в лес вечером в четверг, после обычной игры, которая плохо закончилась.

Журналистка стояла перед домом Эммы, и за ее спиной виднелся кусок леса – темного, густого и грозного. В камере появилась няня, похожая на животное, отданное на заклание.

– Она… э-э-э… она иногда играла в лесу. Это уже не в первый раз… э-э-э… – Няня запнулась. – Мы часто об этом говорили. Я велела ей не играть в лесу, объясняла, что это опасно, что это может быть опасно…

Камера снова переключилась на журналистку.

– Учителя заверили, что в четверг и вообще на той неделе не случилось ничего необычного. Няня Карла Ширли забрала ее из школы и отвела домой. Мать пришла домой с работы и провела время с дочерью, хотя потом позволила ей поиграть во дворе до ужина. У девочки не было причин убегать.

Я фыркнула. Если бы они только знали!