Называется Жизнь (социологический роман)-Вторая Часть Дилогии

— Ой, не надо только вспоминать маму в этом ключе, папа. Ну и что, что она, жена профессора, видела, кроме очередей за всем на свете и погони за спекулянтами, чтобы хоть что-то приличное надеть? А сколько она из-за тебя, из-за твоей карьеры испереживалась. А сколько ты ждал эту трехкомнатную квартиру на Вернадского? Так что мама здоровье свое надорвала не из-за того, что ты говоришь. Она ведь все пропускала через свое сердце. И поэтому оно не выдержало. И не надо все валить на мой отъезд, папа. У нас была замечательная, интеллигентная семья, тебя уважали. Я был сыном профессора. Все так, никто этого не отрицает. Ты замечательный, порядочный человек. Но ты и то, чем ты занимался, — это две большие разницы. И почему ты принимаешь это на свой лично счет? Ты жил в таких условиях. Ты должен был приспосабливаться. Но теперь посмотри правде в глаза. Ну хоть здесь не лицемерь, папа. Твои статьи и твои книги, они начинались с Ленина, Брежнева и других генсеков, и ими же кончались. Не ты ли шутил, что мысль ученого-гуманитария — это кратчайшее расстояние между цитатами генсеков. И ты уехал, когда рухнул СССР, твое детище.

— Ну, знаешь, сын. Я, кажется, зря потратил свою жизнь, если слышу такое от своего сына.

Эта перебранка между отцом и сыном жутко подействовала на состояние Инги, потому что все страдания этого несчастного отца ей были понятны, как никому. Хотелось встать, крикнуть что-то оскорбительное этому сыну-наглецу.

— А что такое ты слышишь, папа? — продолжал истязать отца сын. — То, что ты писал в своих книгах, ты по-настоящему думал? Или ты писал искренне в своей критике "буржуазной", как ты называл, системы образования и не видел, как СССР плетется в хвосте развитых стран во всех передовых технологиях? И ты, папа, как и тебе подобные советские гуманитарии, если хочешь знать, не диссертации защищали! Вы защищали ложь и лицемерие, которое было всюду. Вот вас и называли потому работниками идеологического фронта. Да, вы были верными бойцами этого фронта. Вы готовы были глаза выколоть, язык вырвать каждому, кто хотел не только сказать правду, но посмотреть правде в глаза.

— А я вообще считаю, — вдруг вклинился в перебранку Фима, — что все профессора там, ну, может, кроме тех, кто был математиком, физиком, — все эти историки, философы, они все были на службе у КГБ.

— Что, что вы сейчас сказали?! — крикнул буквально посиневший от негодования Михаил Семенович. — Да как вы смеете! Я вам не позволю оскорблять мою чистую, светлую, полную творческих завоеваний жизнь. Вы — неучи, не хотели там корпеть в библиотеках, дни, ночи. Вы хотели легкой жизни, легких денег, спекулировали, обсчитывали и обвешивали в магазинах, вы летом загорали на дачах, когда я сидел в библиотеках. А я сидел и добился всего сам. А вы при выезде из страны писали в своих легендах, что не стали профессорами только потому, что евреи. И теперь здесь вы мне не можете простить мой успех, мой честный успех там. Он ведь разрушает ваши легенды о том, что там никто из евреев не мог ничего добиться по национальному только признаку.

— Знаете, Михаил Семенович, — вставил снова Виктор, — Боря прав, что вы не диссертации защищали, а защищали эту систему лжи и лицемерия. Вот мы, диссиденты…

— Витя, — перебил его Дима, — ну только не надо. Ты же толком и не знаешь, что значит это понятие. Ты хорошо устроенный, ну зачем, перед кем ты выпендриваешься?.. У меня здесь полно друзей — бывшей советской еврейской интеллигенции. Много профессоров, юристов, врачей, инженеров. Образованнейшие люди. Ну приехали они сюда. Ну захотели… Приехали по разным причинам. Это их дело. Ну не у всех здесь все складывается. Это понятно, это очень нелегко начать все заново, когда уже в той жизни потратил столько сил и таланта для своего реального успеха там. Но зачем ты их оскорбляешь? Эти люди своим горбом там много добились. Наоборот, они достойны уважения, что даже в тех условиях, когда кое-кто, как ты, цеплялся за еврейство, чтобы спрятать свою леность, неумение и нежелание учиться, учились, работали и добились. И кстати, все вспоминают свой путь с уважением к себе, к тем людям, с которыми их свела судьба там. Так что оставь это. Здесь почему-то многим хочется говорить о себе как о диссидентах и сочинять свои подвиги…

— Знаешь что, Дима! — не унимался Виктор. — Ты ничего не знаешь. Ты же там не жил. А я тайно давал читать книги Солженицына у нас на заводе.