Названия я так и не придумал, так что принимаю предложения (СИ)

На это месте он неожиданно для себя самого проснулся. Только что он был рядом с женой и своими дочерьми, а теперь он сидел на каком-то стуле его руки были свободны. Вместо ног болтались непривычные обрубки, которые внушали в сердце ужас.

 Оценив обстановку, Саша сразу занервничал. Переход из рая в ад никогда не бывает легким. Его шея была прикована обручем,  так чтобы он сидел прямо. Сидел он на небольшой площадке, укрепленной на ручках зловещего стула. Мэр сразу заметил причину столь резкого пробуждения. В помещение, если так можно назвать  подвал с облупленными стенами освещенный одними только свечами, вошел человек в балахоне. Человек прошел к свечам позади Мэра и некоторое время что-то колдовал с освещением. Трудно сказать, чем он там занимался, но светлей от этого точно не стало. Через какое-то время Алексашка стал нервничать. Страх... Страх за себя, за свое будущее, за своего брата пронизывал, сжимал его душу кольцом на подобие того, как этот стул сжимал его горло.

-Эй! Вы тут? Я заплачу вам, мистер. Если вы хотите меня убить, то я некому не скажу про вас. Знайте! Я заплачу вам и приведу новых жертв, только отпустите. Мистер.- Во всех этих мольбах и паническом дергание, от одного обещания к другому, мэр не заметил, как человек в капюшоне подобрался сзади, и выдернул из-под него площадку, на которой он сидел. Мэр закричал от неожиданности.

 Его пронзила мысль, что под площадкой была конусообразная пика, расширяющаяся к низу на которой он и остался сидеть, и которая быстро пронзала его. Все это происходило очень быстро, так что он перестал кричать, задержал дыхание и инстинктивно подставил руки, чтобы удержаться на пике, которая уже вошла сантиметра на 2 внутрь. Он стоял на руках. Его трясло целиком. Трясло не от напряжения, а скорее от адреналина, выработанного страхом за себя. Человек в черном капюшоне постоял еще несколько минут, потом тихо вышел, под недоумевающие взгляды мэра. Мэр ни знал, что делать и потому крикнул ему в закрывающуюся дверь.

-Да пошел ты сраный ублюдак!

 Время шло. Странна, иногда мы можем воспринимать экстремальные ситуации как должное. Мысли посещали мэра одна за другой. Первый час он лихорадочно думал о пике под собой и частично уже в себе. Руки постепенно уставали. Когда мышцам ни дают отдыха руки неприятно сводит от боли, хотя в работе при этом они не отказывают. Саша крепился. Когда мы остаемся одни, мы все больше уходим в себя, поэтому мысли о пике под собой и о трудностях его положения сменились более позитивными: о брате, о семье, о том, что ему снилось до всего этого кошмара. Саша быстро понял, что хорошие мысли ни сколько, ни облегчают его положение, но отвлекают от боли. У него не было ног, это было ни приятно, но он был жив и садится на пику, которая, судя по ощущениям, была хорошо заточена и расширялась к низу в диаметре, ни сколички, ему ни улыбалось.

 Прошло около трех часов. Мэр переносил вес, с одной руки на другую, чтобы давать мышцам, хоть какой-то маломальский отдых. В голове у него снова был его праздник перед отъездом дочери. Как было тепло в тот день у него дома. Казалось, никогда не будет лучше, чем тогда. Как он любил свою семью. Любил, так как это только было возможно. Боже, какой был вкусный гусь. Как он любил гуся своей жены... Да и жену он любил, и детей своих любил, и брата любил... и свой город он тоже любил, со всеми его жителями... Мэр плакал... Мэр плакал навзрыд, держась вымотанными руками, за последнюю надежду ни сесть на пику, которая продвинулась уже на шесть сантиметров. Неизвестно, почему он плакал. Может он жалел себя, иожет быть, своих близких, может свое будущее, может, ему было просто больно, может даже внутри, может быть, даже, что у него болела душа. Но мы этого уже никогда, ни узнаем...

----------------

 Четверг - обычный день для заседания городского совета. День начался ни как обычно. Темы поставленные на повестку дня в городе не поднимались никогда. Все были взволнованны и метались из стороны в сторону. Строгий судья бегал глазами от одного конца комнаты в другой. Будто надеялся, что в одном из углов появиться вселенское зло, которое несет ответственность за все злоключения города. Измаил Натаньянович говорил много и часто. Его натурой поэта 18 столетия нельзя было понять причины такой бессмысленной ситуации. По его словам можно было подумать, что его приперли к стенки. Хотя он и ни желал зла мэру, но думал он, что желал. Отец Николай был напуган. Вечное выражение смиренного монаха, сменилось страхом за свой приход. Тим Аренс был абсолютно спокоен. Нечего на его лице ни выдавала, ни удивления, ни страха, ни просто вида перемен в окружающих.