Назад дороги нет

Слон и правда, “красив” до одури: разбитые губы, заплывший глаз, распухший нос. Судя по всему, ему ничего не повредили, просто слегка разрисовали табло, чтобы лучше запомнил, что на работе гадить не рекомендуется, от этого очень больно бывает.

Мне не нужны их смерти, не нужны реки крови, затапливающие “Бразерс” — я давно уже пережил этот этап своей жизни. Мне просто хочется, чтобы они запомнили, что с Викингом шутки плохи.

В кабинете повисает пауза, во время которой успеваю допить свой коньяк.

— Ну, почему не бросаетесь, друг другу в объятия? — интересуется Карл, поднимаясь на ноги. — Вы ж приятели закадычные, подельники хреновы.

Борисов бросает на него взгляд, полный неописуемых эмоций, а Карл ухмыляется. Любит он такие фокусы и показательные выступления, словно закрепляет жуткий эффект, который производит на некоторых.

— Сейчас мы с вами, дружки, прокатимся в одно местечко. Не уссытесь только от восторга, хорошо? — почти ласково продолжает Карл.

Слон всхлипывает очень уж жалобно, а по распухшему лицу катятся слёзы. Я видел в этой жизни, как плачут мужики, но бармена мне не жаль.

— Эй, что происходит-то? — восклицает Борисов и порывается вскочить с дивана, но Роджер надавливает ему на плечо, и Гене ничего не остаётся, как сесть обратно.

— Ну, хоть ты дурачком не прикидывайся, устал я что-то сегодня, — говорю, отставляя пустой стакан.

Хватит алкоголя, туман в башке мне сейчас не нужен. Это потом, когда всё закончится, можно будет напиться в сопли, чтобы забыть всю эту мерзость и их противные рожи.

— Я им всё рассказал, — устало говорит Слон и садится на стул. — Гена, они всё знают. Понимаешь?

— Нет! Нет! Я не понимаю! — орёт Гена, а в выпученных глазах почти безумие. — Ты, урод, какого чёрта язык свой распустил?!

— Мне уже всё равно, можешь хоть глотку себе сорвать, — отмахивается Слон и криво улыбается распухшими губами.

— Хочешь, чтобы я всем рассказал, какие у тебя наклонности?

— Валяй, — кивает Слон, — наплевать уже. Ты меня во всё это втянул, потому что я боялся, что кто-то узнает. А сейчас мне так безразлично стало, так что говори.

— Педик долбанный! — выплёвывает Борисов, а Слон морщится.

— Как тебе угодно, наплевать.

Слон закрывает лицо ладонями, а плечи вздрагивают. Господи, дешёвый водевиль какой-то.

— То есть ты согласился подсыпа́ть девкам в клубе “Склерозник”, чтобы никто не узнал, что ты… по мальчикам?

— Да! — выкрикивает, бросая на меня злой взгляд. — Кто бы меня в “Бразерсе” держал, если бы узнал, что я гей?

Боги всемогущие, какой лютый треш.

— Правильно, чтобы не узнали, что он жопу любит подставлять, нужно ни в чём не виновных баб на откуп извращенцам отдавать, — говорит Роджер, а на лице такое отвращение написано, что, кажется, сейчас печень выблюет.

— Мне срать, с кем ты там, в свободное время, в постели прыгаешь. На херах скачешь, с козой или тюленем сношаешься, в порно снимаешься... А вот на то, что вы тут устроили, мне совсем не безразлично. Уяснил?

Слон кивает, а молчащий до этого Борисов всё-таки подскакивает на ноги.

— Вик, послушай! — просит, снова забыв, что я ему не друг и не невеста, чтобы панибратствовать. — Это всё какая-то ошибка, понимаешь? Не слушай этого гомика, я бы никогда не стал этой ерундой заниматься. Это всё он, он! А меня сейчас подставляет, чтобы свою жопу спасти!

— Смотрю, сегодня все хотят, чтобы я их послушал. Только мне надоело, уяснил? Разговор окончен.

Он ещё что-то пытается сказать, объяснить, а я даю отмашку, и охранники Карла волокут упирающегося Гену к двери. Слон затравленно смотрит на своего подельника, а я кивком указываю на дверь. Он жалкий, и так уже получил, пусть сам, без помощи парочки татуированных амбалов, движется к выходу.

Я знаю, куда их отвезут, но сам подъеду позже. Пока что у меня есть одно дело куда важнее.

Выхожу из кабинета, а коридоры клуба встречают меня непривычной тишиной. Закрываю кабинет, хлопаю Роджера по плечу и тот, молча, уходит. Знаю, что подождёт, пока я закончу, но с этим делом справлюсь сам.

Прохожу дальше, спускаюсь на уровень ниже и, распахнув дверь, попадаю в комнату охраны клуба, где сидят кучкой ещё и бармены.

— Шеф, что стряслось? — спрашивает один из них. — Клуб закрылся, всех домой распустили, а нас заперли. Мы чего-то не знаем?

Всё вы знаете, суки.

— Не знаете, но сейчас узнаете, — киваю, прислонившись плечом к дверному косяку. — С сегодняшнего дня вы все уволены. До единого. Ясно выразился?

Прокатывается ропот, возмущённые вопросы летят с разных сторон, но я жестом пресекаю лишние разговоры.

— Никто из вас не сможет меня убедить, что вы не знали о том, что творит Борисов в баре. По рожам вижу, что знали. Я не в курсе, хорошо ли он с вами делился, плевать. Всем будут выданы рекомендации, расчёт, но видеть вас в клубе больше не хочу.

Я всё жду, когда хоть кто-то из них начнёт угрожать трудовой инспекцией, вопить о попранных правах работников, но они молчат, точно воды в рот набрали, и это служит самым лучшим подтверждением того, что они все заодно.

— Выметайтесь.