Назад дороги нет

Где-то вдалеке гремит голос Роджера, усиленный мощной аппаратурой. Клуб закрывается, последние посетители покидают его стены, а охрана и ребята Карла прочёсывают все углы, чтобы никого случайно не осталось здесь. Мне не нужно, чтобы Борисов имел возможность скрыться в толпе. Когда он переступит порог "Бразерса", ловушка захлопнется, и путей отступления для него не останется.

Я пока ещё не решил, что сделаю с ним. Убить можно, конечно, и он этого заслужил, но смерть — лёгкий путь, слишком лёгкий для такой мразоты.

После того, что случилось с Яном, я не выношу любого намёка на наркотики в моей плоскости координат. Мой мальчик быстро сгорел от этой гадости, а умирая, так сильно кричал, так корчился в муках. Но мы не успели, не смогли спасти — отрава слишком глубоко проникла в его кровь, нарушила нейронные связи мозга, превратив сына в трясущееся в припадках чудовище. Казалось, это кто-то другой, мерещилось, что чья-то злая воля подменила моего сына, а сам Ян где-то бродит, счастливый и здоровый, имеющий ещё шанс прожить свою жизнь по-другому.

Он умер на моих руках, тихо всхлипнув напоследок. Никогда мне не вытравить из памяти образ его глаз — слишком огромных на похудевшем лице, невероятных в своей глубине и чистоте. На миг показалось, что мой мальчик вернулся ко мне, что смогу ещё всё поправить, но вину свою загладить так и не получилось. Есть вещи, которые изменить невозможно, и мне суждено нести это бремя до последнего дня.

Я несу этот груз один, почти смиренный в своём покаянии.

И после всего того ужаса у меня условный рефлекс срабатывает: любые виды дури доводят до белого каления, и даже не пытаюсь с этим бороться. И да, я искренне считаю, что всем, кто торгует шмалью нужно отстреливать яйца и оставлять подыхать голожопыми на морозе.

— Витя, послушай меня, пожалуйста, — просит Жанна, вытирая слёзы, размазывая косметику по лицу. Всегда такая идеальная, сейчас какая-то помятая и истрёпанная, жалкая.

Но во мне нет сочувствия к ней — все свои слёзы она заслужила, как бы ей ни казалось по-другому.

— Я не дам тебе денег, — заявляю, отворачиваясь. — Ищи их где-нибудь ещё.

Только хочу захлопнуть дверь кабинета, но Жанна с какой-то почти невероятной силой удерживает толстое дерево, не давай закрыть замок.

— Какого чёрта ты вообще тут устроила? — ору, теряя терпение, а за спиной издаёт странный горловой звук Роджер, успевший уже вернуться из основного зала и оккупировать кожаный диван.

Чёрт, более неудачного времени для визита Жанна не могла найти.

— Ты Гену знаешь? — истерически кричит она, когда я уже почти отдал распоряжение охранникам вывести эту идиотку из клуба от греха подальше.

Чёрт, а она каким боком в курсе? Такое чувство, что вокруг меня носятся какие-то вихри интриг и заговоров, а я хлопаю себя ушами по щекам. Неприятно чувство, отвратительное.

— Допустим.

— Витя, поговори со мной, пожалуйста! Я не из-за денег пришла, клянусь!

Что-то в её словах, тоне есть такое, что заставляет на миг отбросить гнилую память о поступках этой женщины и впустить в кабинет.

— У меня мало времени, потому в темпе.

— А этот тоже тут останется? — спрашивает Жанна, указывая пальцем на сидящего на диване Роджера. — Не уйдёт?

Вот не может эта дура нормально себя вести, обязательно нужно выпендриться, свой склочный характер проявить.

— Не уйду, — важно кивает Роджер и ухмыляется. — Я же знаю, как ты меня любишь, потому не буду лишать удовольствия лишний раз полюбоваться моей дивной красотой.

Он склабится, издевается, а Жанна шипит и демонстративно поворачивается к Роджеру спиной.

— Говори, давай, — приказываю, нетерпеливо взмахивая рукой.

— Я хотела тебе сказать, что Гена меня шантажом заставляет повлиять на тебя, чтобы ты принял его обратно на работу. У него какие-то дела тут, в клубе — деньги, наверное, ворует из кассы или водку бодяжит в баре, я не знаю, — потому для него очень важно здесь остаться. Вот.

Она переводит дыхание, потому что, пока говорила, не сделала ни единой паузы, словно боялась, что остановлю её, и она не успеет сказать всё, что хочет.

Однако… какая-то дикая ситуация, на самом деле.

— И ты пришла просить за него? — спрашиваю, вглядываясь в её лицо в поисках признаков лжи, но я слишком хорошо её выучил, потому понимаю, что в этот раз не врёт.

— Нет! Я же не совсем сволочь! Я предупредить пришла! Витя, мы же друг другу не чужие люди, мы любили друг друга когда-то, у нас был общ… ой. В общем, я не хочу играть за его команду.

Нашёлся ещё здесь игрок, твою мать.

Она в каком-то странном состоянии сейчас. Не верю, что она так рвалась ко мне, готовая буквально на коленях стоять, чтобы добиться внимания только для того, чтобы предупредить о коварных планах Борисова.

— А ты там, каким макаром? — интересуюсь, наливая ей коньяка. — И вообще, откуда ты его знаешь? Да ещё так плотно, что шантажировать нашёл тебя чем.

Голубые глазки бегают туда-сюда, сама морщится, потирая предплечье левой рукой.

— Ну-ну, говори, давай, тут все свои, — усмехаюсь, глядя на её растерянность. — Генка, что ли, узнал, что ты воруешь горчицу в магазине? Или что?