Навстречу солнцу

… Потом была моя, в Нагасаки, резиденция «Хонсю». Посещение с Хитоши Мотошимой охранителя Храма Гошинджи досточтимого Иошияку Кицу — духовника Императора Акихито Цугониями — Дай Ниппон Тэйкоку Тэнно… И моего братского кровника. Визит к мэру Мотошима–сан в его муниципальную резиденцию. Поездка с ним на смотровую площадку над городом, откуда раскрывается панорама Нагасаки — замечательной, одной из самых удобных и красивых гаваней в Азии… И долины, где 9–го августа 1945 года взлетел и сжег город атомный гриб…

Было шествие на Интернациональное кладбище Инаса. Возложение венков к могилам коллег и сподвижников мамы, скончавшихся в Японии от ран, полученных еще в Порт—Артуре. Церемония поминовения русских солдат и матросов, погибших в той войне. Экипажей кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, расстрелянной у Цусимы.

И Марфиньки Майер, молоденькой кузины мамы — сестры милосердия лазарета Великого князя Бориса Владимировича, павшей в Бою у Ляояна 20 августа 1904 года…

И первого мужа мамы — Мишеля Вильнёв, нейрохирурга лазарета Стесселя в Порт—Артуре, погибшего 2 декабря 1904 года при взрыве «Второго Форта»…

Было посещение Монастыря Инаса, где после Цусимского сражения несколько месяцев работала мама. Впервые увидел я её портрет в Святилище Храма и принадлежавшие ей записи и бумаги, ставшие «священными реликвиями»… музея…

Там же, от моего Йошияку Кицу, узнал, что истоком уважения, а потом и почитания мамы в Японии явилось деятельное ее участие в «выхаживании и выздоровлении» близкого родственника Хирохито, раненого у Цусимы.

… Дни проходили стремительно. Позади яркие, «в традиционном стиле», приветствия граждан Нагасаки — выступления спортсменов, пантомимы, исполненные школьниками, парады национальных оркестров…

И всё это — мне, для меня?… Не понимаю, почему такая честь, такое внимание. И однажды, не вытерпев удушающего чувства неловкости за все эти совершенно не заслуженные мною знаки внимания, я — снова, как в Токио — жалуюсь теперь уже всюду сопровождающему меня Мотошиме…

Прямой, суровый и… неожиданно искренний человек, мэр оборачивается в сторону города, — отсюда, с балкона, огромный мегаполис как на ладони, — и говорит тихо:

— Япония отдаёт свой неоплатный долг вашей матери… И благодарит, как может, вас, Додин–сан, за всё, что вы в страшные годы сталинского террора сумели сделать для японских мучеников… Разве жалкие наши попытки отблагодарить вас вниманием нашего народа могут быть сравнимы с вашим подвигом?…

Что тут скажешь… Или по японским меркам я вправду что–то значу?

… Мне Хитоши Мотошима сделал воистину незабываемый подарок.

Тихая улочка «старого» Нагасаки. Редкие прохожие. Свет уличных фонарей освещает тротуары и фасады невысоких домов до уровня бельэтажей. Остальное — во мраке. Тонкий запах каких–то неярких цветов на стриженых кустарниках–ограждениях. Обычный двухэтажный дом; матовый свет витрин внизу, наглухо закрытые жалюзи и потому тёмные окна верхнего этажа…

У входа, прикуривая один у другого… двое. На них форма — очень знакомая! Да ведь это… Это полевой офицерский наряд преображенцев! Как же оказались они здесь, на окраине японского города? И почему в этой трагически знаменитой форме?… Ничего не понимаю! И спросить некого — не Мотошиму же…

Но Хитоши, взяв меня под локоть, проводит мимо них — тоже «взявших под козырёк» — в скромный холл. Идущие за нами мои сопровождающие молча проходят вслед. Уютный зал — татами традиционного ресторанчика, за которыми ужинают японцы. На стенах тоже традиционные панно. Традиционные фонарики на столах. Традиционные светильники–кенкеты в стенных нишах… Всё это я когда–то уже видел… Только в несколько ином одеянии… В другом зале, с другими столиками и другими светильниками под Шалями… С другими плотного шелка абажурами с потолочных плафонов… Но… волнуюсь почему–то…

Нас приветствует хозяйка(?) заведения, женщина пожилая, в длинном чёрном платье под цыганской шалью, — очень похожая на Русланову или — нет — на Плевицкую дородностью, статью, улыбкой. Движением открывшейся в разрезах широкого рукава полной, красивой руки, она приглашает нас к свободному отдельно стоящему столику, по–праздничному накрытому. Мы идём к нему и рассаживаемся… Оркестр тихо исполняет восточную мелодию… Японцы–официанты подносят ледяную воду и карты с меню… Из кухни слышатся звуки разбираемой посуды и доносятся многообещающие запахи жаровень…

Но возвращается хозяйка. С нею двое в преображенской форме — но не те, что встретили нас у входа. Она извиняется передо… мною! Она взволнованно извиняется… Но почему? Из–за чего? Оказывается… «Нас уже ожидают». Кто? Где?… Встаём и идём за нею, сопровождаемые преображенцами…

Открытая кухонная дверь. Мы проходим мимо великолепной кухонной техники — мимо плит, печей, газовых и электрических очагов, мимо стоек со сверкающими сталью и медью кастрюлями и сковородами, мимо поставцов, наполненных яркими овощами, мимо ванн с переливающимися морскими чудищами, мимо аквариумов со скопищем невиданных рыб…