Навстречу солнцу

— Молчу почему?…Собираюсь с мыслями… — А что сказать мне Вам, Отцу Сына, — Вам, со–но–идасо Ивасаки–сан?!… И есть ли слова, которыми можно что–то сказать?… Хотя, конечно, они найдутся — всё те же изжеванные, пустые, стёртые напрочь дежурные слова. Но Вам ли они нужны — Рыцарю, Самураю императора?… И всё же, и всё же, я Вам скажу, — Ивасаки–сан: Подвиг бегства Его и Хироси Ямамото, друга Соошио из плена есть ещё одна героическая страница Японского Эпоса Исю. И умер Ваш сын достойно, как полагается умереть человеку. Главное: он умер, — пусть в муках, — окруженный истинными друзьями, верными товарищами, которые успели нежно и искренне его полюбить. Не это ли счастье.., мой Эйширо–сан?!

… Высказался. Нашел слова…И… ничуть не передёрнуло от «выспренности» моего монолога. Да! Только доброе сердце Аркаши Тычкина, Забайкальского казака, мальчишкой, при истязаемой мерзавцами семье, сосланного «навечно» в Приангарье «расказачиванием» и «раскулачкою» 1929 года, только доброе сердце его «заметило» гибнувших беглецов и пришло им на помощь. И только доброе сердце Миши Соседова, «чалдона» Удерейского, потомственного приискателя и охотника–добытчика заставило его шастать по непроходимой тайге за «ёдовом» и охотничьими «поимками» для японцев, рубить сушняк и готовить им дров на долгую зиму. И только очень доброе сердце Нины Кринке—Адлерберг, дочери Великих Российских аристократов и немца–колониста с Украины, сосланных тогда же, в 1929 году, и на 26–м месяце пути родивших её в телячьем вагоне ссыльной навек. Только очень доброе сердце её и руки добрые, с младенчества делавшие нелёгкую работу выживания! Вот это сердце и добрые руки Нины когда Соошио столкнулся, однажды, с медведем–убийцей они выложились…И зависящее от них, и не только от них, делали, чтобы спасти смертельно раненого Соошио Кобаяси…

Спасти не получилось: раны, нанесенные зверем, медленно убили его…

Между тем, были у этих добросердечных людей собственные свои заботы. Куда как более близкие им, очень не лёгкие, и безотлагательные совершено: тяжкий, по двенадцать часов, труд на лесосеке, на дальних шурфах, а после — добыча пищи, воды, топлива, тепла, — заботы выживания. Да ещё при том, что их добросердечие чревато было для каждого из них яростным и злобным преследованием преступной властью. Неотвратимой угрозой благополучию, так дорого, с таким усилием доставшемуся. Потерей свободы, имущества, самой жизни…

Не потому ли вырвались у меня… тоже слова: «истинными друзьями», «верными товарищами», «искренне любящими». Точными их понятиями с младенчества проверял я истинность, верность и искренность человеческую. И не ошибался. Потому как рано понял мироразрушительную подлость Четвёртой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле…» Тычкин, Соседов, вообще, все, кто по–человечески почитал Хироси и Усиро, спасая их, — не отцов своих и даже не матерей, — они стоимость услуг по почитанию японцев с продлением дней своих не соотносили. Не потому, конечно, что не тряслись годами над священным писанием, и из–за этого не знали ни самой «божественной» рекомендации почитать родителей своих за мзду «продления дней», ни, тем более что сие — гнусность. Но почитали и спасали чужих им бедствующих людей по изначальному, от своих родителей унаследованному добросердечию. Чего, между прочим, у авторов заповеди никак не получилось бы за отсутствием такого наследства… У них иная информация передаётся от отца к сыну. Иные ценности переполняют генетические коды детородного их семени…

… Да, Тычкин и Соседов — люди. А Нина… Она и вовсе святая…

— Так же думаю о ней и я… О ней рассказывал, светлой памяти, Хироси Ямамото… Я знаю, что сделала эта замечательная девушка для сына стоявшего передо мною человека. Знаю и то, что стоили ей ночи и дни — месяцами — у постели растерзанного зверем моего Соошио…

- - Ивасаки–сан замолк. Стиснул пальцы рук. Замер… — Я все знаю о ней. Только, вот о её происхождении ничего толком не слышал… Я хочу знать подробности… —

— Он снова смолк. Легким движением руки подозвал слуг. Тотчас, как когда–то на сцене булгаковского варьете, «соткалось» за спиной его кресло… «Немолодой» атлет — он пошатнулся, вдруг. И тяжело, будто выдохшись, опустился в него… Разговор, сама встреча, утомили старика — старика!: нужно было срочно заканчивать визит. Я взглянул на Масару… Он был явно растерян… Он не имел представления, или не мог позволить себе решиться, как поступить… Видимо, со–но–идасо Ивасаки–сан приучил Японию: — всем распоряжается только он сам!…

Двое, в кимоно и с короткими мечами за опоясками, наклонились к старику. Я услышал хруст вскрываемой ампулы… Так же внезапно и молча, как появились, они исчезли… Он глубоко и покойно вздохнул. Спросил:

— Что сталось с той девушкой?

— Она жена мне…