Навстречу солнцу

ПрезидентМитцубиши Садао Томишиге, устами своей прелестной секретарши–переводчицы Каки Огура объяснил: — Мы все, собравшиеся в этом зале, хотим познакомиться с нашим национальным героем и стать его верными друзьями и помощниками. Ибо то, что он сделал для нашего: общества и делает в своём SPASENII беспрецедентно и поучительно…

Он что–то ещё говорил, и Каки переводила мне его слова, но я, будто, их не слышал… Я — особа, не теряющаяся ни при каких условиях. Смутить меня сложно. Вообще… после увиденного и пережитого в трюмах барж «Бакинского этапа» человека ни напугать, ни смутить невозможно в принципе. Но вот, смутился я… Душу мне перевернули слова самого, быть может, сильного на Планете человека…

Несомненно, не случись всё это внезапно, вот так вот — во время удивительной церемонии раскланивания и представлений, я отнёсся бы к словам даже и Президента Мицубиши спокойнее, без излишнего драматизма. Но так не случилось: сказанное им было неожиданно…

Потому все, что я говорил в эту ночь в затемненном зале ресторана Кейо плаца отеля было словно не от меня, а от взволнованного пришельца «из неоткуда» - даже не с Островов «Архипелага ГУЛАГ»…

Когда я говорил, стояла мёртвая тишина. А рассказывал я о горькой и страшной судьбе только моей семьи. О судьбе женщины, которую все они, сидящие за столиками и освещенные бликами настольных ламп, завешанных цветными японскими безу, привыкли боготворить с тех пор, как каждый из них пошел в первый класс и от учителя услышал об истории своего народа…

Я очнулся, когда мои слушатели встали и раздались аплодисменты…

Потом выступил Масару. Его слушали не менее внимательно. Мне слова его не переводили: он понял моё смущение от панегирика Садао Томишиге. А говорил он о маме и обо мне. И о своём покойном брате Тому, моём товарище. После него встал старик — Президент Хитачи, — небольшого роста атлет с морщинистым лицом и маленькой седой бородкой. Начало его выступления тоже, было, не переводили. Но, вдруг, Каки подошла к нему. И… оказалось, что и его брат, — двоюродный, или какой–то ещё, — тоже был в Тайшетских лагерях. И я ему, оказывается, так же отдавал кровь и хлеб. Кто же он? Видя на моем лице недоуменный вопрос, Каки переспросила старика. Он ответил: — Да, вы его забыть не можете, — это Шинуйя Йамагучи!

… Да, забыть его я не мог. Как не мог забыть всех тех, чьи портреты рисовал. А рисовал я в те годы тех моих товарищей, кого любил, кого уважал, кого хотел, — мечтая, — сделать в рисунке бессмертным. Видимо, какой–то элемент честолюбия во мне квартировал, хотя вообще гордыня совершенно мне не свойственна: меннонит «сидит» во мне генетически, от маминых предков. Развалясь сидит, полагая, что пороки «обычные» ко мне не липнут…

… Финансовое положение Организации вашей матери?

Этот вопрос задан был тотчас после того, как большинство участников ужина попрощались со мною и оставили зал. Он освобождается от европейской мебели. Вносится японская. И стол со скияки — «пивной» говядиной и овощами в раскалённой от пламенеющих углей жаровне. Блюдо — без масла, но всё кипит в мясном бульоне и соевом соусе с… водкой. Рядом, в булькающем креветочном Осе, китайская лапша…

А атлет — Президент Хитачи Тоиди Аоки — повторяет вопрос: — Финансовое положение Организации вашей матери? Каково оно? —

Каки переводит вопрос, — теперь уже мой: — Зачем вам ещё и эта головная боль? Положение «Спасения» — моя проблема…

— Бросьте! Проблема эта наша, в крайнем случае, наша с вами. Я наслышан, как вы «решали» задачу оплаты поездки к нам сюда. Вам не кажется, что вы поставили всех нас в крайне двусмысленное положение? Во–первых, почему вы не обратились к нашему послу в Тель—Авиве? Или не его дело — обеспечить ваш приезд в страну, где вас ждёт народ? Вы и его поставили перед совершившимся фактом… совершенно бесстыдного поведения газетёнки, уверовавшей в свою безнаказанность. А сами вы,.. — как можно было без нашего юриста подписывать столь одиозный документ? Или у вас в Иерусалиме нет телефонной связи со столицею Израиля? Надо же — подмахнули совершенно кабальный контракт! Как в Африке прошлого века, или в Америке времён ограбления индейцев! Читал, и глазам не поверил: как можно было отдаваться в руки ростовщиков и соглашаться о передаче им всего вами написанного? Непорядок, Додин–сан! Непорядок…

Он ещё кое–что говорил, но обнародовать его мысли вслух рано.