Навстречу Нике

С ужасом смотрел я прямо в его глаза, наливающиеся яростью. Колоссального размера кровоподтёк виднелся на его скуле. Думаю, его тоже охватил ужас при виде меня. Застонав от бессилия перед роком, ненависти и перепоя, он прошествовал мимо меня, явно направляясь в туалет.

Дабы не искушать судьбу, я вышел во двор дожидаться приятеля. Надо же, в многомиллионной Москве встретить именно Смелякова, именно здесь, наутро после драки…

Думаешь, история, связанная со Смеляковым, теперь давно умершим, кончилась? Не тут–то было!

…Гулко стукает дверь нашего подъезда. Издали вижу, как, наконец, ты выходишь с няней Леной на прогулку. Уже в весеннем пальтишке, в беретике. Ни ты, ни Лена не замечаете меня, уходите в другую сторону, в соседний двор, где есть качели.

— Ника! – отчаянно зову я, приподнимаясь со скамейки. – Никочка! Иди ко мне! Будем пускать в ручье кораблики!

И вот ты бежишь навстречу, опережая Лену, бежишь мимо низкой ограды палисадника, мимо моего «запорожца».

— Папа! Папочка Володичка!

В этот момент откуда–то сверху раздаётся зловещее карканье:

— Опять?! Снова явился со своим отродьем на мою скамейку? И ещё смеет шуметь, орать под окнами?!

Смотрю вверх.

На перилах одной из лоджий лежит, как отрубленная, голова ненавидящей нас с тобою старухи. За зиму, видимо, стала совсем низенькая, согнулась. Из уст её продолжают вырываться проклятия.

А я всё смотрю вверх, потрясённый появлением смеляковской героини – бывшей комсомольской красотки, именно в тот момент, когда я вновь пережил историю со Смеляковым.

59

В соседней комнате вскрикнула, заплакала во сне ты. Я напрягся, расслышал, как Марина утешает тебя, что–то приговаривает. В другое время вскочил бы, бросился к спальне. Марина не любит, когда я кидаюсь тебе на помощь. Может быть, и справедливо считает, что ребёнок имеет право и ушибиться и покапризничать, просто поплакать.

Никуда не деться, твоя боль – моя. Тут инстинкт опережает разум: бросаюсь спасать.

Изредка с тревогой замечаю печаль на твоём лице. Так отрешённо, так странно глядишь, мой детёныш. Будто что–то провидишь в тех временах, когда ни меня, ни Марины не будет… В эти минуты становишься особенно похожа на мою маму Беллу. Сердце разрывается от невозможности быть всё время рядом или хотя бы издали, чтобы ты знала: всегда, в любую секунду папа ринется на помощь, защитит, утешит, отрёт слёзы, прижмёт к груди.

Правда, если не окажусь в таком положении, как теперь. Не могу даже приподняться с тахты без острой боли.

Томограмма показала – перелом отростка позвонка. Остеопороз. Недостаток кальция, вымытого преднизолоном. Нужно было слушаться Марину, доктора, пить и пить раствор ксидифона, есть и есть творог. Пополнять и пополнять запасы этого самого кальция.

Теперь по вечерам после работы самоотверженная Л. Р. появляется с капельницей, закрепляет свисающую систему на одном из гвоздей, на котором висит старинный ковёр, и вливает в меня через вену раствор миакальцика.

— Никочка, прошу тебя, уходи в кухню к маме. Иди в свою комнату, поиграй во что–нибудь, порисуй! – умолял я тебя вчера вечером, когда Л. Р., сидя бочком на тахте, протирала спиртом мою руку, готовилась проткнуть вену.

— Нет, не уйду! Буду смотреть, чтобы папе не сделали больно. Папочка Володичка, пожалуйста, не прогоняй…

Был вторник. Пришла моя группа. В таком вот жалком положении вёл я занятия, великий целитель. А раствор убывает из ампулы медленно, долго…

На прощанье доктор велела Марине срочно купить для меня противорадикулитный пояс. Чтобы я смог обрести хоть какую–то возможность передвигаться по квартире.

Мне почему–то сразу не понравилась такая идея. Может быть, потому, что появление этого причиндала стало бы символом превращения меня в окончательную развалину.

«Только анализы крови улучшились, так полетели кости! Одно губит другое, – вот о чём думал я, после того как вы с мамой снова заснули там, у себя в спальне. – Через полтора–два месяца снова курс отравы. Неужели из этого круга не вырваться? Господи, совсем пропадаю…»

Так я снова жалел себя и молился, канючил у Бога здоровья и ещё хоть немного лет, чтобы подольше побыть с тобой, чтобы успеть написать эту Большую книгу. Хотя бы первую её часть.

Когда бессонница, даже короткая апрельская ночь кажется долгой, как жизнь.

Молился и ощущал ни с чем не сравнимый страх того, что слова мои остаются пустыми словами. Что меня не слышит Тот, к Кому я обращаюсь…

(На самом деле Бог меня слышал. Тому свидетельство то, что ты держишь в руках эту книгу. Бог слышит всегда.)

Ближе к рассвету, когда оранжерейка с цветами и стена против изголовья моей тахты озарились первыми лучами солнца, встающего откуда–то из–за Марьиной рощи, из–за стадиона «Динамо», Бог, явно, чтобы приободрить меня, прислал под окно весело чик–чирикающую стайку воробышков.