Навстречу Нике

Оставалось упрямо держать курс на Литературный институт. С нереальной перспективой всё–таки печататься, выпускать книги, стать членом Союза писателей. Чтобы милиция не дёргала, не считала тунеядцем, чтобы был так называемый социальный статус.

Более умные ровесники–поэты к этому времени подались кто куда. В гуманитарные и технические институты, просто работали на заводах, в типографиях, нужно же было как–нибудь устраивать своё будущее, будущее своих детей. (Один из нас в семнадцать лет был женат, имел сына!)

А. М., уступая уговорам несчастной мамы Симы, после восьмого класса перешёл в педучилище, находившееся в Загорске, в семидесяти километрах от Москвы. Несколько раз в неделю он вынужден был ездить туда на электричке, слушать лекции и сдавать зачёты. Мама Сима надеялась, что пока она сдаст одну из двух комнат, а её чадо станет учителем начальных классов, будет получать зарплату, и тогда она сможет спокойно умереть.

Чадо везло с собой в портфеле наряду с учебниками колоду карт и маленькие магнитные шахматы. Легко отыскивало среди скучающих попутчиков в электричке любителей преферанса или, в крайнем случае, подкидного дурака. А также шахматистов. Никто ведь не знал, что он был однажды чемпионом Москвы среди юношей. Так будущий учитель, понемногу выигрывая денежки, прибывал в Загорск. Курс, на котором он занимался. состоял в основном из девушек. Кроме А. М. там был только один парень, некий кореец Пак. Мой друг называл его Пакость, ибо тот вечно занимал деньги у отзывчивых девиц и никогда не возвращал. Добрый А. М. часто отдавал долги за него. Отзывчивые девицы жили в общежитии, куда по ночам лазили в окна будущие попы–семинаристы… Из–за этого педучилище перевели в город Калинин, ещё дальше от Москвы.

Довольно скоро А. М. перестал писать стихи, хотя постоянно хорохорился, с таинственным видом сообщал, что задумал некую поэму.

Сам не пойму, что сближало нас, почему мы продолжали видеться, зачем однажды я пообещал утром в субботу отправиться электричкой вместе с ним в этот самый Калинин.

…Накануне той субботы, когда я должен был ни свет ни заря заехать к А. М., чтобы невесть зачем отправиться в Калинин, вечером моя мама Белла несколько взволнованно забегает из кухни в комнату, говорит, что жена нашего соседа–писателя просит, чтобы я со своими стихами явился к ним, ибо там находится в гостях Ярослав Смеляков – очень известный поэт, который хотел бы послушать мои произведения.

Я подумал, что наступил поворотный момент моей жизни. Решил никаких тетрадей со стихами с собой не брать, ибо всё написанное, особенно за последний год, помнил наизусть. Глянул в зеркало, пригладил вихры, вышел в коридор и постучался в соседнюю комнату.

Сосед–писатель и его гость допивали водку. Они были настроены вполне дружелюбно. Для начала выцедили из почти опорожнённой бутылки «Столичной» полрюмочки зелья, заставили меня выпить. И тотчас в центре стола среди тарелок с закусками появилась новая бутылка. Смеляков ловким, неуловимым движением большого пальца сковырнул пробку.

Это был, безусловно, не бездарный поэт. Я знал его довоенные романтические стихи о комсомоле, о прощании с какой–то красоткой, которая всем изменяла, изменила и ему…

Смеляков налил мне целых полстакана водки. Я попытался отодвинуть стакан, отказаться.

— Пей! – закричал Смеляков, надвигаясь на меня через стол. – Пей за меня, я неделю как вышел из тюряги. Или не хочешь выпить за Смелякова?!

— Хочу.

В два приёма я выпил водку. Сосед–писатель подал бутерброд с колбасой.

— Так будешь читать стихи?! – Смеляков тоже выпил свою порцию, откинулся на спинку стула. – Говори прямо, кто любимый поэт?

— Маяковский.

— Кто?! И это ты смеешь говорить при мне? – Смеляков вскочил, снова перегнулся ко мне, вцепился в вихры. – Твой Маяковский – дерьмо!

— Отпустите. И не смейте оскорблять Маяковского!

Хозяин кинулся растаскивать нас в разные стороны. Тогда Смеляков, опрокинув стул, обежал вокруг стола, двинул меня кулаком в лицо.

— Будут тут всякие учить меня, Смелякова, что я смею, чего не смею. Сопляк!

Слёзы боли, обиды застлали глаза. Кроме того, начала действовать водка. Я нашарил на столе бутылку, размахнулся и тоже шарахнул Смелякова по лицу.

Жена соседа–писателя и моя мама Белла прибежали из кухни на шум битвы, выдернули меня, дрожащего от негодования, и затолкали в родные стены. Отец злорадно спросил: «Значит, стихи не очень понравились?» Синячок под глазом – вот и всё, что увидел я в зеркале.

На рассвете в субботу я приехал к своему другу, полный впечатлений. Парадную дверь особнячка мне открыли соседи. А. М. ещё спал в первой проходной комнатке на раскладушке рядом с ложем мамы Симы. Вторая комната, оказывается, была уже сдана.

Приятель торопливо одевался. Мы опаздывали на электричку. Я в расстёгнутом пальто ждал, сидя на табуретке.

Дверь второй комнаты распахнулась. Оттуда в нижнем белье вышел, как ты думаешь, кто? Вот именно, Ярослав Смеляков!