Навстречу Нике

Ты дергаешь меня за штанину, поднываешь: «Пойдём гулять!», пока я расписываюсь в ведомости, получаю из окошка деньги у очкастой девицы.

Теперь нам предстоит пересечь улицу в обратном направлении.

— Хочу конфету на палочке! Лимонную, – заявляешь ты у киоска на углу. – Мама всегда покупает. Или эскимо. Тоже на палочке. Ладно?

— Ладно, помидорчик.

Когда я был таким, как ты, я тоже любил мороженое. В те годы оно белело между двумя вафельными кружочками.

Пока мы благополучно перебегаем улицу, впервые осознаю, как Провидение благодаря двум порциям мороженого увело мою жизнь с неправильного пути.

В Ташкенте, весной сорок третьего года тот самый добрый человек Исаханов – начальник госпиталя однажды протянул маме местную газету. Там наряду со сводками с фронтов, сообщениями советского Информбюро, очерком о работе текстильного комбината, где трудился мой папа, под карикатурой на главарей гитлеровской Германии – Гитлера, Геббельса, Геринга, Гиммлера и кого–то ещё на ту же букву, изображенную в виде виселицы, было помещено короткое объявление:

«ДЛЯ СЪЁМОК В КАЧЕСТВЕ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО КИНОФИЛЬМА ТАШКЕНТСКОЙ КИНОСТУДИИ СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ ДВЕНАДЦАТИЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК НА РОЛЬ РАНЕНОГО ПАРТИЗАНА»

Долго хранил я эту газету, потому и запомнил так хорошо её содержание.

На следующий день, увидев во дворе киностудии, запруженном мальчиками, меня в американском пиджачке, мою хромоту, узбек–помощник режиссёра радостно хлопнул в ладоши, воскликнул: «Хоп!», то есть «хорошо!» и тут же повёл на фотопробу. Мама скромно осталась ждать в длинном коридоре.

Меня усадили на стул на фоне белого задника. Одни люди начали ставить свет, другие принесли огромные белые рамы–отражатели. Потом появилась тётка в сатиновом халате с гребешком и пудреницей. Она тщательно зачесала назад мои густые, вьющиеся, волосы, извлекла из пудреницы пуховку и покрыла моё лицо приторно воняющей пылью. Вошёл сам фотограф, были включены все лампы. Стало невыносимо жарко. Мне было приказано не двигаться и думать о том, что фашисты убили моих отца и мать.

После съёмки я был отправлен обратно во двор ждать результата проявки. Снимки и я лично должны были быть показаны режиссёру. В случае удачи от него ожидалась команда на завтрашние кинопробы, уже в гриме и костюме партизана.

Во дворе студии бил довольно тощий фонтан. Я торопливо смыл мерзкую пудру.

Никочка–Вероникочка, одна из этих фотографий тоже сохранилась! И ты можешь лицезреть своего покрытого пудрой, прилизанного папу.

Лик мой суров и непреклонен.

Фотопроба режиссёру чрезвычайно понравилась. Я тоже. По его просьбе я прочёл наизусть басню «Ворона и лисица».

По выходе со студии я захотел мороженого. Мама купила аж две порции.

На следующий день у меня началась ангина с высокой температурой. Несмотря на все старания родителей, я ухитрился проболеть больше недели.

Вместо меня взяли другого мальчика. С тех пор я много лет боялся есть мороженое. До случая, как ни странно, косвенно тоже связанного с кино, о чём я ещё расскажу.

А пока что я боюсь за твоё горло. Ты с энтузиазмом доедаешь эскимо, перемазала всё личико его шоколадной оболочкой. А я забыл дома носовой платок.

— Чумазая, посмотри в комбинезончике. У тебя, небось, тоже нет платка.

Ты добросовестно исследуешь все свои карманы и карманчики.

— Нет.

— Что будем делать? Вернёмся домой умываться?

— Пойдём купим.

— Ишь ты! Что это за замашки такие миллионерские? – ворчу я, заходя в ближайший магазин, покупаю пачечку бумажных салфеток. Продавщица любезно приносит воду в стаканчике. Оттираю мордочку и липкие руки.

Только что вспомнилось, как отмывал в Ташкенте лицо от пудры…

Сижу на скамейке в нашем дворике–садике, вытянув усталую ногу, смотрю, как ты, наконец, дорвалась до песочницы. Хлопотливо делаешь с какой–то более взрослой девочкой песочные куличи, и думаю о том, что со дня приезда из Турции всего несколько раз садился за работу. Нет–нет, сама по себе ты мне не мешаешь. Когда я по утрам усаживаюсь за сочинение этой Большой книги, ты опять говоришь, закрывая за собой дверь моей комнаты:

— Папочка, пиши хорошо!

Как же я должен стараться! Господи, помоги мне!

С другой стороны, Марина с утра уходит на работу. А ведь с тобой нужно гулять, играть, общаться. Докатился со своим зрением, что даже с лупой ни одной книги толком тебе прочесть не могу, даже напечатанные самым крупным шрифтом. Так хоть гулять, рассказывать сказки, разные истории нужно? Нужно! А что будет, когда выпадет снег, настанет зима и не смогу шага сделать по скользкоте?

Марина резонно говорит, что необходимо найти няню.

Всё во мне бунтует против такой постановки вопроса. Во–первых, Марина не так уж много зарабатывает, чтобы мы могли платить няне. Ныне эта услуга стоит бешеных денег. Во–вторых, и это главное, я заранее страшусь доверить тебя, помидорчик, чужому человеку.

Ощущаю тебя частью себя. Сокровенной. Беззащитной.

Ты стоить на коленках в сыром песке. Снова вся перемазалась. Подхожу ближе. Даже нос в песке.

Поднимаю тебя за шиворот, как щенка. Отряхиваю.