Навстречу Нике

Я любил эту реку ещё до того, как впервые увидел её. Мальчиком понял, что всем обязан этой водной преграде, неизвестным мне солдатам, остановившим ценой своих жизней на её берегу у Сталинграда фашистов. Которые загнали бы меня и моих родителей в газовую камеру.

И тебя не было бы.

Тем, кто остался жив, кто без рук, кто без ног, кто без глаз попал в Ташкент, в тот госпиталь, где сутками работала мама, я, сидя после школы в пропитанных запахом гноя и крови палатах, помогал писать под диктовку письма родным, читал вслух газеты и даже почему–то книгу Аксакова «Детские годы Багрова внука».

Все стыднее было отсиживаться здесь, в тылу.

…У нас с Рудиком не получалась взрывчатка. Вопреки уверениям «Спутника молодого партизана» динамит из хозяйственного мыла не получался. Поразительно, уже тогда Рудик знал что–то об атомной энергии, об опытах супругов Кюри с радиацией. В отсутствие моей сутками дежурившей мамы мы вытряхивали ртуть из разбитых градусников, не помню уж зачем жарили вместе соду, соль и медные пятаки на сковородке, прилаживали вывернутое из бинокля увеличительное стекло к коробочке со спичками, куда был напихан измазанный чёрной сажей хлопок.

До поры до времени я лишь ассистировал Рудику, изумляясь его изобретательности и широте познаний. Главной его целью было – отомстить за погибшего отца. Убить Гитлера.

После поражения фашистов на Волге наши войска стали понемногу наступать по всем фронтам, становилось ясно, что мы с Рудиком можем позорно опоздать со своим вкладом в общее дело победы.

Как раз в это время вернулся из сибирских лесов мой завшивленный, почти умирающий папа. Опыты пришлось прекратить. Ведь Рудикова тётка у них дома вообще никогда ничего подобного не допускала.

Кажется, как раз к этому времени – в начале сорок третьего года – исполнилось первое предсказание морской свинки.

Нашей семье через какую–то организацию выдали довольно большой картонный ящик. Это была посылка из Соединённых штатов Америки – помощь союзников побеждающему СССР.

Если бы ты видела твоего будущего отца, впервые облекшегося в чудесный, чуть великоватый тёмно–синий пиджачок, в одном из карманов которого я нашел расчёску и перочинный ножичек, в другом – автоматическую ручку с золочёным пером на одном конце и с резиновой пипеткой для набора чернил – на другом! Кроме того, там было платье и кофта, которые подошли маме, огромные брюки для моего отощавшего папы. А также коробка сухого молока, пакет яичного порошка, галеты, то есть сухари. И плитка толстого пористого шоколада с восхитительным горьким привкусом. А также флакон со специальными чернилами для авторучки!

Много позже я пытался искать в разных странах, но нигде не нашёл такого шоколада.

Потом, уже дома, в Москве, мама много раз расставляла пуговицы, расширяла и удлиняла пиджачок, как могла. Мне шёл шестнадцатый год, когда я согласился его выбросить. С тех пор я вообще с трудом расстаюсь со старыми вещами. Твоя мама Марина сперва воевала со мной, а теперь выбрасывает барахло за моей спиной, ставит перед свершившимся фактом.

Как ни страшно это признать, вскоре сбылось и второе предсказание морской свинки: я влип в «опасное приключение». В марте всё ощутимее начало пригревать азиатское солнышко. Вовсю чирикали воробьи. Как–то, пользуясь отсутствием родителей, мы с Рудиком продолжили свои опыты, на этот раз с увеличительным стеклом. У меня на балконе была подвергнута прожиганию целлулоидная американская расчёска и другие вещицы, которые могли во время сгорания испускать удушающий дым, способный отравить Гитлера. Для этой цели мы снова попытались использовать хлопок, о котором было известно, что из него каким–то образом получают порох. Но вот Рудика позвала обедать из окна соседнего корпуса тётка, он ушёл. Я положил на балконные перила кусочек окрашенного в сажу хлопка, навёл на него «прожигательное» стекло. Хлопок, как обычно, задымил.

Почему–то в тот миг до меня дошла бесперспективность наших «опытов». Мне тоже захотелось есть. В комнате на электроплитке стояла кастрюлька с приготовленным для меня и для папы фасолевым супом.