Навстречу Нике

— Вы же в тридцать седьмом сражались в Испании!

— Не всё время. С перерывами. Знаете что, не могли бы вы дать мне рекомендацию в Союз? – он всучил заранее приготовленную папку со своими журнальными публикациями, толстую рукопись.

Ника! Бог знает, о чём безмолвно молит наше сердце. В тот вечер, когда я пришёл домой, жена с напускной весёлостью прокричала мне в лицо:

— Пока получал свои удовольствия в Минске, шлялся здесь неизвестно где, я познакомилась с одним человеком! Короче, завтра же ухожу от тебя! Требую развода, размена квартиры. И все вещи разделим. Через суд!

«Спасибо Тебе, Господи, что разрубил этот узел…» – шептали мои губы ночью, когда я в одиночестве листал за кухонным столом принесённую с собой рукопись. Она оказалась бездарной. Пропитана неуловимым налётом чего–то ёрзкого. Лжи.

87

Ни о каких слонах, сколько помнится, мы с тобой в последнее время не разговаривали.

Сегодня, воскресным днём, когда, приготовив фарш для котлет, Марина уехала на базар, чтобы набить на неделю холодильник продуктами, мы с тобой решили устроить ей сюрприз – приготовить обед, накрыть стол.

Сначала ты с безопасного расстояния от плиты внимательно наблюдала за тем, как я формирую из фарша котлеты, обваливаю их в панировочных сухарях, жарю на сковороде. Потом я помог тебе забраться на стул, положил перед тобой деревянную доску с помидорами и огурцами, не без опаски вручил ножик.

— Хочется делать салат?

— Очень! Папочка Володичка, я тебя люблю! Знаешь что, когда я капризничаю, я тебя всё равно люблю!

— Спасибо. А зелёный горошек и сметану мы в салат добавим?

— Добавим!

— Кто будет добавлять и размешивать?

— Я!

Поставил перед тобой открытую банку с горошком, сметану. Вручил деревянную ложку.

И пока ты перекладывала это добро в салатницу, перевернул котлеты на сковороде, накрыл их крышкой, убавил огонь.

— Ника, сегодня ночью мне приснился удивительный сон: будто у нас в кладовке, в коробке из–под обуви живет маленький…

— Слонёнок?!

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. А мы забыли посолить салат. Мама всегда солит.

Дал тебе солонку, извлёк из холодильника пять оставшихся маслин.

— Хочешь украсить салат? Одну маслину положи в середине, другие по краям, ладно?

— Ты мне теперь всё доверяешь?

— Конечно. А кто будет накрывать на стол?

— Я! Только не помогай!

…Смотрел, как ты ставишь на стол тарелки, аккуратно раскладываешь справа и слева от каждой по ножу и вилке и думал о спонтанном случае телепатической связи, только что происшедшем между нами.

— А салфетки? Мама любит, чтобы салфеточки.

К приходу Марины всё было готово.

— Давайте помолимся, поблагодарим Бога за всё, – сказала Марина, садясь на своё место. – Попросим, чтобы у каждого, кому нечего кушать, было что есть…

Мы молились, и одновременно мне, видимо, под впечатлением от недавно законченной предыдущей главы, вспомнилась кухня, какой она была в тот давний субботний день, когда сюда ворвались отец и брат моей уже бывшей жены.

Выносили итальянский буфетик красного дерева – наследство твоих прабабушки и прадедушки, суетливо укладывали в картонные ящики тарелки, бокалы, сгребали вилки, ложки, ножи. Потом с грохотом выламывали из ванной над умывальником простенькое зеркало со стеклянной полочкой…

Я ничему не мешал. Затворился в своей комнате. Пока они не вторглись и ко мне. Первым делом унесли телевизор. Потом одно из кресел. Я боялся, что покусятся на книги. Но книги их не интересовали.

На следующий день мои родители переехали ко мне, оставив бывшей жене своё жилище у Чистых прудов. Со всей обстановкой.

Таким образом, размена этой нашей квартиры удалось избежать.

Опять я, как в детстве, жил со своими мамой и папой. Было чему радоваться и от чего прийти в отчаяние.

Правда, теперь у них была своя комната, у меня своя. Мог раскладывать бумаги и записные книжки не как прежде, на коммунальной кухне.

Теперь мы все трое уходили на работу. Если бы ты знала, Ника, с каким чувством вины смотрел я, как мама загодя принимает лекарства. К тому времени у неё была ишемическая болезнь сердца, эмфизема легких… При этом бабушка Белла ни за что не хотела уходить на пенсию. «Если не стану работать – сейчас же умру, – говорила она. – Разве ты хочешь моей смерти?» Особенно тяжело приходилось ей с наступлением зимних холодов.

Стоя на коленях, я помогал маме надевать теплые сапожки- $1аляски», затягивал на них застёжку–молнию. Потом укутывал в платок, краем которого она прикрывала рот от морозного воздуха, подавал чёрную каракулевую шубу, поднимал воротник, провожал маму к остановке автобуса.

За это время успевал уйти отец, дослуживающий последние годы на скромной должности в Текстильном институте.

А я отправлялся в Останкино, где после распределения числился штатным кинорежиссёром объединения телевизионных фильмов «Экран».