Навстречу Нике

Приятель не мог всё время оставаться в Москве. Теперь я один навещал благодарно улыбающуюся мне навстречу больную. Принёс ей акварельные краски, альбом, массировал пальцы, чтобы хоть как–нибудь могла держать кисточку. Приволок проигрыватель с пластинками. Ей нравилась музыка Моцарта, печальные песни Анны Герман.

Сидя в просмотровом зале или на лекциях, боялся, что некому подать ей стакан воды, перевернуть пластинку. В палате лежали такие же бездвижные больные.

Через несколько месяцев она скончалась.

На одной из полок, в плотной шеренге наших книг втиснут буклетик с посмертной выставки акварельных работ юной художницы. По общему признанию, талантливых. Погляди!

Между тем, учёба на курсах кончилась. Необходимо было снимать дипломный фильм. Мой руководитель – кинорежиссёр Марлен Хуциев сказал:

— Володя! Все ваши замыслы не реальны… На минской киностудии залежался давно уже купленный ими сценарий. Слабый. Но иной возможности снять диплом в ближайшие годы не будет! Поэтому не делайте трагическое лицо, езжайте в Минск, на пару с другим нашим выпускником принимайтесь за дело.

Сценарий действительно оказался дурной. При этом я был рад поводу надолго уехать из тяжёлой семейной атмосферы моего дома.

Перед самым отъездом меня занесло в пресловутый Дом на набережной, в гости к директору Института теоретической физики, слывшему покровителем диссидентов и писателей.

Весь вечер я читал стихи. Меня обласкали. Жена хозяина – дочь легендарного командира Красной Армии Щорса угостила «щорсовкой», самогоном собственного изготовления.

— Скажите, пожалуйста, как вы думаете, что значат все эти расплодившиеся рукописи о йоге, о духовном целительстве? Недавно умерла знакомая девочка. Врачи не смогли ей помочь…

— Чушь! Нет и быть не может никакого духовного целительства.

— Ну, хорошо. Вот вы, физик, имеющий дело с элементарными частицами, допускаете вы существование мира невидимого с нашего плана бытия? Ангелов, о которых говорит Евангелие?

— Слушайте, кто вам морочит голову?

— Ладно. Тогда последний вопрос: сколько лет ещё продлится в нашей стране эта вонючая власть, унижающая людей?

— Лет?! Империя Чингисхана существовала столетия! Никаких перемен ни при вашей, ни тем более при моей жизни не будет.

86

Только задремал после бессонной ночи. Слышу приближающийся топоток – топ–топ–топ… Влезаешь с торца тахты в своей голубенькой пижамке. Глаза полузакрыты, ещё спят. Упорно продвигаешься, локоны закрывают часть лица. Чудесно пахнет детским тельцем.

Отодвигаюсь на край постели и прикрываю тебя одеялом.

— Ника, зачем ты так рано встала?

— Я сегодня не Ника, а щеночек.

— Щеночек, поспи. Слышишь, мама ещё принимает душ? Поспи.

Идёт в настоящем наша с тобой жизнь. Одновременно протекает передо мной прошлое… Когда будешь читать книгу, и это настоящее станет прошлым… Приближающееся топанье босых ножек на рассвете – лучшая музыка, какую слышал. Как её зафиксировать, оставить в вечности?

Совсем иною «музыкой» встретил Минск, где мне предстояло вместе с моим сорежиссёром снимать диплом – полнометражный художественный фильм по отвратному сценарию, состряпанному неким московским писакой.

Действие должно было происходить в 1937 году. Том самом, когда Сталин и его подручные подписывали длинные перечни обречённых на казнь сотен тысяч людей, когда миллионы «классово чуждых» этапировали поездами и пароходами в концлагеря… И в том же году Советский Союз помогал испанским республиканцам в войне против фашистского генерала Франко.

А теперь послушай, в какое положение я попал.

Главным действующим лицом сценария был мальчик, к которому приезжал прощаться перед отлётом в Испанию его дядя – военный лётчик. Мальчик жил со своей мамой рядом с соседом, грязным, опустившимся стариком, разводившим для продажи аквариумных рыбок, тайно хранящим у себя икону, а также изданные до революции религиозные книги. Короче говоря, «классово чуждый», гадкий старик.

Я, как многие представители моего поколения, романтически относился к той испанской войне. Ведь это была первая битва, когда против фашизма объединились лучшие, самые отважные люди многих стран, интернационалисты. Великий художник Пикассо, писатель Хемингуэй тоже были на стороне республиканцев.

Я выбил право на стадии режиссёрского сценария переписать эту историю. Но что было делать со стариком? Ни художественный совет минской студии, ни автор убрать этот, между прочим, совершенно не нужный для сюжета, персонаж ни за что не разрешали.

Помню, в отчаянии вышел я осенним утром из гостиницы «Минск», где меня поселили, пошёл по улицам. Город, в котором мне предстояло много месяцев жить и работать, тоже мог привести в отчаяние. Серый, непомерной длины главный проспект с плотными рядами одинаковых зданий, обязательный серый обелиск у вечного огня на главной площади. Я свернул в сторону.

И услышал грохот. Это была адская какофония – вой моторов, скрежет железа, звон раскалывающихся глыб.

Вдалеке, возле верёвок ограждающих какое–то пустынное место, стояли люди. Подойдя ближе, я увидел, что они плачут.